Полис, логос, космос: мир глазами эллина. Категории древнегреческой культуры - Игорь Суриков Страница 30

А вот в архаическую и особенно в классическую эпоху нормой для грека стала беззаветная защита родного города-государства от любых внешних врагов. Правда, подчеркнем, то был патриотизм узко-локальный, полисный в прямом смысле слова. Афинянин был патриотом Афин, спартанец – Спарты, коринфянин – Коринфа, а не всей Эллады.

Две названные тенденции, индивидуалистическая и коллективистская, были не только взаимодополняющими, но и, конечно, противостояли друг другу, находились в диалектическом противоборстве. Такого рода «единство и борьба противоположностей» во многом обусловили само формирование античной полисной цивилизации.

Лишь в очень редких, единичных случаях одной из тенденций удавалось взять верх над другой, достигнуть решительного преобладания. Так, в Спарте безусловно восторжествовал коллективизм, что повело к подавлению личности. Об этом мы уже говорили выше. В некоторых полисах, наоборот, значительно сильнее были индивидуалистические начала, а это порождало совсем иные явления. В качестве примера можно назвать Сиракузы на Сицилии. История этого полиса в течение нескольких веков шла по одному и тому же заколдованному кругу: постоянные вспышки внутренней смуты, очень частое установление и свержение тиранических режимов. Можно сказать, что единственным стабильным фактором была постоянная нестабильность. Политическая жизнь Сиракуз протекала в рамках какой-то непрерывной смены одних и тех же картинок в калейдоскопе.

Кстати, характерно опять же диалектическое сближение противоположностей. В Спарте мы видим «подмороженную», окостеневшую политическую структуру и, как следствие, отсутствие движения вперед. В Сиракузах же – видимость бурной активности, но при этом, в сущности, вращение на одном месте, и в результате – тоже отсутствие движения вперед.

Весь же остальной греческий мир располагался между двумя этими «полюсами». В типовом полисе индивидуалистическая и коллективистская тенденции сосуществовали примерно «на равных». Соответственно, периоды стабильности и смуты чередовались, сменяя друг друга. И в каждом государстве приходилось искать какой-то свой баланс между двумя началами.

Не только в разных регионах, но и на разных этапах истории Эллады этот баланс, естественно, оказывался неодинаковым. Так, Греко-персидские войны, когда сильна была необходимость совместного отпора общему врагу, породили усиление коллективизма.

Временем наиболее гармоничного равновесия между индивидуалистической и коллективистской тенденциями стала в греческом мире, особенно в Афинах, середина V в. до н. э. И, наверное, не случайно, что именно этот хронологический отрезок вошел в историю как период наивысшего, неповторимого взлета древнегреческой полисной цивилизации, «золотой век Греции».

А впоследствии, в IV в. до н. э., в эпоху кризиса классического полиса, индивидуализм решительно восторжествовал над коллективизмом – и, наверное, уже до такой степени, что это стало несовместимым с основными полисными принципами. Баланс, на котором они зиждились, был подорван, и история классической Эллады подошла к концу. Но об этом речь пойдет уже в заключительной части нашей книги.

А пока хотелось бы еще представить индивидуалистическую и коллективистскую тенденции, так сказать, в лицах, на примерах конкретных деятелей раннегреческой истории. Воплощением индивидуализма в максимальной степени может считаться тиран, воплощением коллективизма – мудрец-законодатель. Из этого и будем исходить.

Среди тиранов архаического периода особенно яркими фигурами выглядят Кипсел и его сын Периандр, правители Коринфа. О приходе этой династии к власти Геродот рассказывает следующее. Коринфский полис в VII в. до н. э. был олигархическим, у власти стоял знатный род Бакхиадов. Откуда-то Бакхиадам стало известно прорицание, согласно которому мальчик, родившийся в семье коринфянина Эетиона, должен в будущем свергнуть их и стать тираном.

«Бакхиады послали десять человек из своей среды в то селение, где жил Эетион, чтобы убить младенца. Так вот, эти люди,… ворвавшись в дом Эетиона, потребовали младенца. Лабда же (жена Эетиона – И. С.) вовсе не подозревала, зачем они пришли. Думая, что они требуют ребенка из дружелюбия к его отцу, она принесла младенца и отдала в руки одному из них. А они уговорились дорогой, что взявший сначала на руки ребенка и должен его бросить оземь. Когда же Лабда принесла и отдала младенца, то дитя по божественному внушению улыбнулось. Этот человек заметил улыбку младенца, и какое-то чувство жалости удержало его от убийства. Тогда он передал младенца второму, а тот третьему. Так ребенок прошел через руки всех десяти человек, и они один не захотел его погубить. Тогда они отдали дитя назад матери и вышли из дома» ^[51].

Разумеется, вскоре посланные убийцы опомнились и вернулись за мальчиком. Но мать к тому времени успела спрятать его в сундучок, и ребенок не был найден. Сундучок, или ларец, – по-древнегречески кипсел; от этого события, по преданию, будущий тиран и получил свое имя.

Так он спасся и выжил, а, повзрослев, стал крупным полководцем и в конце концов захватил-таки единоличную власть в родном городе. «Кипсел, воцарившись в Коринфе, был жестоким правителем: многих коринфян он изгнал, а других лишил имущества, а больше казнил», – пишет Геродот ^[52]. Но впоследствии граждане Коринфа вспоминали об основателе династии как об относительно милосердном владыке, потому что его преемник Периандр затмил отца суровостью.

Периандр правил в 627–585 гг. до н. э. В его время Коринф стал одной из наиболее влиятельных сил во всем греческом мире, центром крупной морской державы. Имея флоты в Сароническом и Коринфском заливах, Периандр развернул крупномасштабную экспансию как на западном, так и на восточном направлении. Под его контролем находились острова Ионического моря, территории на Пелопоннесе (Эпидавр) и др. Коринфский тиран поддерживал выгодные отношения с сильнейшими иноземными державами: на востоке – с Лидийским царством, на юге – с Египтом.

Стоявший у власти более сорока лет Периандр считался одним из самых авторитетных греческих правителей своего времени. Не случайно различные полисы нередко избирали именно его третейским судьей в своих пограничных спорах. Суждения, которые высказывали об этом ярчайшем представителе архаической тирании античные авторы, выглядят парадоксальными. С одной стороны, он считался мудрым и справедливым правителем, даже включался в перечни «Семи греческих мудрецов». С другой – популярны были рассказы о чудовищных жестокостях, злодеяниях, творившихся этим тираном.