История Англии и шекспировские короли - Джон Джулиус Норвич Страница 30

3 февраля 1399 года Джон Гонт умер во дворце епископа Илийского в Холборне на шестидесятом году жизни. Он так и не опротестовал ни убийство своего брата Глостера — на это обращает внимание и Шекспир (сцена вторая первого акта), — ни изгнание сына. Конечно же, не имеется исторических свидетельств трогательного прощания Гонта с Болингброком, происходящего после оглашения приговора и описанного Шекспиром (сцена третья): как мы уже отмечали, его не было на ристалище. Не похож шекспировский Гонт, почтенный и премудрый старик, отец нации, чья предсмертная речь о судьбе Англии (второй акт, первая сцена) еще полвека назад включалась во все школьные антологии, на того человека, которого представил нам Холиншед. Для хрониста он был еще одним надоедливым и амбициозным бузотером, может быть, несколько более влиятельным, поскольку приходился королю старшим дядей, но таким же несносным, как и другие сварливые дворяне. В качестве альтернативных источников шекспировского образа назывались, например, Фруассар и анонимная пьеса «Вудсток» — о Томасе Вудстоке, герцоге Глостере. Но эти предположения не кажутся достаточно убедительными. Скорее всего образ идеального, премудрого Гонта выведен самим драматургом в противовес никчемному и пустому королю.

Для самого же Ричарда смерть Гонта предвещала скорый конец. Несмотря на разногласия, герцог Ланкастер помогал сохранять и единство нации, и престиж короны. С его уходом из жизни многое изменилось, ситуация окончательно поляризовалась, четче обозначилось противостояние между королем и Генрихом Болингброком. Отзови король Генриха из ссылки, разреши ему присутствовать на похоронах отца и наследовать все его огромные владения, возможно, тогда Англия избежала бы и войны, и второго менее чем за столетие низложения монарха. Увы, он ничего этого не сделал. Мало того, временное изгнание Болингброка Ричард заменил пожизненным и, позволив исполнить некоторые малозначительные распоряжения в завещании Гонта, основные земли и поместья, по закону принадлежавшие кузену, поделил между своими ближайшими сподвижниками — герцогами Эксетером, Албемарлом и Сурреем. Каждому землевладельцу стало ясно: самый главный закон Англии — о наследовании — больше не действует.

Пора было засомневаться и в его здравом уме. Он окружил себя всякого рода прорицателями и шарлатанами, бесстыдно лгавшими и предсказывавшими необыкновенные достижения. По церковным праздникам Ричард часами, сообщают нам хронисты, сидел на высоком троне, следя за всеми, кто проходил мимо, и заставлял припадать к его ногам. Выезжал он из дворца только в сопровождении чеширских лучников, оберегавших его от толпы. И примерно в это время из Ирландии пришли дурные вести. Девять месяцев назад там убили королевского наместника графа Марча, а теперь поступило сообщение о том, что, презрев клятвы, принесенные в 1394 году, подняли восстание два короля — О’Нил и Макмаррох. Надо было принимать срочные меры. Для похода требовались большие деньги, но все затраты могли многократно окупиться за счет продажи движимого имущества Джона Гонта — золота, драгоценностей, произведений искусства, не говоря уже о меблировке его дворцов и замков.

Колебания Ричарда не терзали. Он прекрасно помнил триумф первой экспедиции. Почему же не должен привести к успеху и второй поход? Советники его отговаривали, объясняя, что покинуть Англию сейчас — значит, отдать ее врагам, тому же Болингброку, но их мнение короля не интересовало. На место убитого Марча он назначил Суррея и тут же отправил его в Ирландию. Хранителем королевства Ричард вновь определил совершенно некомпетентного Эдмунда, герцога Йорка, которого должны были поддерживать три государственных министра — канцлер Эдмунд Стаффорд, епископ Эксетерский, казначей граф Уилтшир и Ричард Клиффорд, хранитель большой печати, епископ Вустера. Беречь королевство поручалось еще трем видным деятелям — сэру Джону Буши, сэру Уильяму Баготу и сэру Генри Грину. На исходе мая король нанес визит в Кентербери и провел последнюю торжественную церемонию ордена Подвязки в Виндзорском замке. Затем в сопровождении герцогов Эксетера и Албемарла, графов Вустера и Солсбери, захватив с собой на всякий случай сыновей Болингброка и убитого Глостера, отплыл в Ирландию.

Он, конечно, не знал, что совершал самую большую ошибку в своей жизни.

Генрих Болингброк, теперь герцог Ланкастер, уже девять месяцев жил в Париже, где к нему присоединились юный граф Арундел, все еще опечаленный казнью отца, и его дядя — архиепископ. Все трое были очень хорошо осведомлены о событиях, происходивших за проливом. Утверждение Фруассара, будто архиепископ Арундел был тайным эмиссаром, присланным оппозицией, абсолютно неверно — он уже два года находился в изгнании, — но его племянника вполне могли информировать о том, что Болингброку надо поторапливаться. А герцог и не нуждался в подстегивании: после того как Ричард лишил его наследства и помешал женитьбе на кузине французского короля, он решительно настроился на то, чтобы свергнуть двоюродного брата. Ланкастер знал и то, что у него в Англии не будет недостатка в союзниках. И на исходе июня герцог, граф и архиепископ в полной уверенности, что Ричард пребывает в Ирландии, вышли в море из Булони на трех небольших кораблях: по свидетельству Адама из Уска, с ними было не более трехсот соратников. Задержавшись ненадолго в Певенси, они отправились на север и высадились в Рейвенскаре, между Уитби и Скарборо. Здесь, в вотчине Ланкастеров, герцог уже мог рассчитывать на действительно теплый прием, и когда он в воскресенье, 13 июля, пришел в Донкастер, к нему присоединились Генри Перси, граф Нортумберленд, его сын Гарри Хотспер, их родственник и соперник на шотландских границах Ральф Невилл, граф Уэстморленд, каждый привел внушительные отряды сторонников. С этого момента герцог Ланкастер уже не был заурядным дворянином-бунтовщиком, он стал лидером восстания. Правда, если верить информации, распространенной позднее семейством Перси и никем более не подтвержденной, герцог якобы поклялся, что пришел за наследством, а не за троном, который должен принадлежать Ричарду до конца жизни.

Тем временем и простолюдины вставали под его знамена — не в последнюю очередь поддаваясь его обаянию, которого был полностью лишен Ричард. Не случайно король то ли с издевкой, то ли с завистью говорил, когда герцог Херефорд отправлялся в ссылку: