Повседневная жизнь российских жандармов - Борис Григорьев Страница 30

Третье отделение было создано, но это отнюдь не означало, что во главу угла его деятельности с первых дней было положено агентурное начало. К осознанию необходимости ведения агентурной работы жандармы и чиновники отделения приходили постепенно, по мере того как жизнь ставила перед ними новые задачи и проблемы. И процесс этот шел медленно.

Только год спустя после учреждения Отделения в инструкции жандармским офицерам были сделаны первые робкие и расплывчатые наставления по приобретению источников информации. Более подробно эта проблема была затронута А. X. Бенкендорфом в 1832 году в секретной инструкции, предназначенной исключительно для жандармских (штаб-офицеров в губерниях. Но и здесь шеф жандармов вел себя архиосторожно, а его рекомендации излагались в туманных выражениях и чуть ли не эзоповским языком. Причины вполне понятны: не только русское общество было не готово воспринять идеи агентурно-вербовочной работы, но и сами жандармы еще длительное время страдали «дворянской болезнью», считая доносительство и шпионаж бесчестным занятием.

В этой инструкции так говорилось о лицах, которые могли бы представить для Отделения вербовочный интерес: «Вы, без сомнения, даже по собственному влечению вашего сердца, стараться будете узнавать, где есть должностные лица совершенно бедные или сирые, служащие бескорыстно верой и правдой, не могущие сами снискать пропитание одним жалованьем; о таких имеете доставлять ко мне подробные сведения для оказания им возможного пособия и тем самым выполните священную на сей предмет волю Е. И. В. — отыскивать и отличать скромных военнослужащих». После прочтения этого пассажа у читателя может сложиться впечатление, что речь идет не о государственном розыске, а о какой-то благотворительной организации, преследующей сугубо филантропические цели. Вот так Александр Христофорович хотел совместить несовместимое: сопереживание и любовь к сирым своим соотечественникам с суровой полицейской действительностью!

В другом документе господам штаб-офицерам более четко разъяснялся смысл работы среди «скромных военнослужащих», которая позволила бы приобретать «…многочисленных сотрудников и помощников, ибо всякий гражданин, любящий свое Отечество… потщится на каждом шагу вас охранять и вам содействовать полезными своими советами и тем быть сотрудником благих намерений своего Государя». И все. Никаких конкретных указаний или рекомендаций в этих инструкциях не давалось. А. X. Бенкендорф, вероятно, выражал в них лишь благую надежду на то, что его подчиненные сами придут к желаемым результатам, ибо, по его словам, было невозможно «предначертать вам правила, какими вы во всех случаях должны руководствоваться, но я полагаюсь в том на вашу прозорливость». И мы бы добавили, на «собственные влечения» штаб-офицерских сердец.

Как бы то ни было, а агентурный аппарат Отделения стал постепенно создаваться. Формировался он в основном в двух столицах для освещения настроений не всего общества, а лишь его наиболее развитой в интеллектуальном отношении верхушки. Как ни парадоксально, но документов о личном составе агентурного аппарата Третьего отделения сохранилось в архивах меньше, чем по агентуре его преемника Департамента полиции. И дело, как нам кажется, вовсе не в том, что чувство конспирации было более свойственно первым жандармам, чем их последователям. Скорее всего, этот парадокс объясняется слабой работой канцелярии и крайней запущенностью и небрежностью при ведении оперативных учетов Отделения, что видно, например, на результатах деятельности агента-внутренника «Народной воли» в Третьем отделении Николая Клеточникова, представлявшего своим товарищам сведения, в которых обычно «смешивались в кучу кони и люди». В его информации официальные чины Отделения, сотрудники наружного наблюдения, всякого рода доносчики, заявители и действительные секретные сотрудники «стриглись под одну гребенку», и надо было обладать знанием структуры Отделения, его столичного состава и особенностей агентурной работы, чтобы отделить их друг от друга и добраться до сердцевины — тайной агентуры.

В советской историографии утвердилось мнение, что большинство агентов Отделения в профессиональном и интеллектуальном отношениях стояли на низком уровне. Историки, в частности, отмечали, что их донесения страдали многословием, расплывчатостью и банальностью рассуждений. Так, А. С. Нифонтов и В. Кошелев, проанализировав агентурные сообщения секретного сотрудника Третьего отделения в Москве Н. А. Кашинцева, освещавшего настроения в студенческой и преподавательской среде 30–40-х годов XIX века, пришли к выводу, что они носили поверхностный характер и их информативный уровень, по просвещенному мнению исследователей, был низок.

Не вступая по этому вопросу в полемику с уважаемыми авторами, укажем только на то, что многословие и неконкретность были характерными чертами языка той эпохи — взять хотя бы те же инструкции Бенкендорфа. Оценивать же информационную насыщенность агентурных текстов с позиций нашего времени было бы вообще не совсем корректно. В агентурной среде Третьего отделения были разные люди, и их профессиональный уровень во многом зависел от культурно-профессионального уровня сотрудников Отделения, их вербовавших. Но как бы ни оценивать агентурный аппарат А. Х. Бенкендорфа, нельзя не признать, что он представлял собой довольно колоритный социальный срез русского общества николаевской эпохи.