Холодное лето последнего года - Ю. Крылов Страница 30

Снималась у нас в картине молоденькая девушка, студентка из Ленинграда. Забавное существо, с интересной индивидуальностью. На роль дочери глухонемой я пересмотрел множество актрис, известных и неизвестных. Но с появлением этой все кончилось: стало ясно, что тут никакой конкуренции быть не может, хотя девушка и мало что в ту пору умела. Анатолий Дмитриевич ни в одном эпизоде с нею как с партнером не встречался, но сразу же ее заприметил, подошел к ней – она букой среди актеров держалась, – прогулялся с ней к мосткам, и вдруг слышим оттуда неудержимый хохот. Что-то он ей очень серьезно рассказывает, а она в себя не может прийти от смеха. Уж если такой авторитетный и маститый актер оказался для нее вовсе не страшным, она и других сторониться тут же перестала. Так он ввел ее в круг товарищей по искусству, стер все грани, окунул в атмосферу равных в творчестве партнеров.

Высокое мастерство и не менее высокий этический уровень заставляли. Папанова приходить на съемочную площадку с готовым текстом и хорошо продуманной линией поведения в роли. Несмотря на это, он каждый раз волновался, когда вставал перед камерой. И, надо признаться, я испытывал некоторую неловкость из-за своей манеры работать импровизационно. Человек готовится к завтрашней съемке по сценарию, а я в это же время, ночью, пишу совершенно новый эпизод, с новым текстом, который он получит прямо на площадке. Думал, что Папанов будет поначалу сопротивляться такому порядку вещей. И снова ошибся! Сказать, что уж очень его обрадовал такой оборот, не могу. Но он принял его, постепенно втянулся, и вскоре стало понятно, что такой метод работы ему, как человеку поистине талантливому, ближе и интереснее…

Ничто в нем не предвещало того трагического финала, который был уже так близок в те дни. Никогда и никому не жаловался он на здоровье. Никогда я не видел его в дурном настроении, хотя причин для того было предостаточно. Театр Сатиры гастролировал в Вильнюсе, откуда Папанову приходилось летать самолетом в Москву. Там его перехватывали мои ассистенты, сажали в поезд на Петрозаводск, пересаживали в такси и везли еще сто пятьдесят километров. Прибавьте к этому, что в поезде он отдыхать не мог. «Ну, понимаешь, – признавался, извиняясь, – кто-нибудь тебя обязательно узнает! Хорошо, если с чаем подойдет, а то ведь и с бутылкой. Пить не стану, но и обидеть не могу – вот и ночь без сна!» Должен сказать, что, по моим наблюдениям, люди его поколения, много горя хлебнувшие, свои беды и настроения не перекладывают на чужие плечи. Валера Приемыхов, мой близкий друг, человек молодой, и тот не прочь был пожаловаться и рассказать, что, где и как у него болит. Папанов – никогда. Мы не знали, что он был инвалидом войны, что переболел инфарктом, и не без серьезных осложнений. Не знали, хотя интуитивно стремились сделать все, чтобы он не испытывал неудобств и тягот. По крайней мере, от нас.

Его не лечили при нас. Лечил он. В паузах между съемками всегда был слышен его ровный, тихий голос. Со всеми равно приветлив. Никакие ранги для него роли не играли. Похоже, что у него был какой-то врожденный инстинкт расточать добро. И мы ему старались платить тем же. Пораньше закончив съемки, 2 августа, я просил его остаться в деревне и хорошо отдохнуть. Театр перебрался из Вильнюса в Ригу – образовалось два свободных дня. Анатолий Дмитриевич настаивал на перелете в Москву: «Нет-нет-нет! Я обязан туда вырваться. Через месяц начинаются занятия моего курса в ГИТИСе. Надо пробивать общежития, поругаться кое с кем и всякое такое. Чтобы ребятам нормально жилось!» Я подозреваю, что он и без того был ходатаем по чужим бедам. Спорить не стал. О чем бесконечно сожалею.

Анатолий Дмитриевич умудрился пройти через все болевые точки своего поколения, того поколения, которое он выразил в своем искусстве. И принял на себя все, что предлагала наша замечательная действительность. Я знал, что он воевал. Знал, а скорее догадывался, что долгое время бедовал материально. Что не только всенародная слава, но серьезное профессиональное признание на сцене театра, да и в кино пришло к нему достаточно поздно. Но однажды он меня спросил, в самом начале нашей совместной работы: «А вы сидели когда-нибудь?» Я ответил: «Анатолий Дмитриевич, ну почему я должен был сидеть? Какие у меня к этому основания? По счастью, не приходилось!» Но ведь он актер был настоящий. А что такое настоящий актер? Тот, что судьбу чужого дяди играть не хочет – ему свою подавай, он в своей судьбе начнет искать прямые или дальние аналогии, чтобы «быть в роли», а не «играть роль».

Вспомните, как он живет на экране в фильмах «Живые и мертвые» и «Солдатами не рождаются» в роли генерала Серпилина! Вот и тогда, в нашем раннем разговоре, Анатолий Дмитриевич вдруг сказал: «А я сидел. Девять дней». Дальше пошел рассказ, который я не берусь восстановить хотя бы в приблизительно папановском исполнении. Не потому, что не помню детально, – все помню. Но потому, что не смогу, по ряду цензурных соображений, которые действуют даже при отсутствии официальной цензуры, воспользоваться тем диалектом, который он воспроизвел изумительно, артистично.

Дело было так. В сорок первом году юный еще Толя Папанов работал на заводе «Шарикоподшипник». В бригаде случилось ЧП. Кажется, кто-то стащил что-то из цеха. Времена были суровые, и за такие вещи крепко наказывали. Словом, «замели» всю бригаду. И продержали в тюрьме девять дней. Толя к этому никакого отношения не имел, о чем, вызванный из тюрьмы к следователю, и доложил в такой форме: «Водку я с ними пил, было. Стакан выпил. А за что, не знаю. Они знали, за что пили, а мне не сказали». Следователю то ли непосредственность его понравилась, то ли впрямь поверил, но разобрался, ничего за юным Папановым не нашел и отпустил домой. «А дома, – продолжал Анатолий Дмитриевич, – ждал меня отец, который тут же, с ходу, не разбираясь, врезал мне в ухо, да так, что я упал и месяца три после лечился. Ну а через три месяца грянула война, и я пошел воевать…»

Войну он знал изнутри, через боль, грязь, кровь и пот солдатский. Может быть, потому и не видели его на собраниях по случаю 9 Мая в орденах и медалях ни в Доме актера, ни в ЦДРИ, ни в Доме кино. Позже, уже от одного из друзей Папанова, драматурга Александра Кравцова, узнал я, что и воевал тот крепко, и ранен был, и получил инвалидность за войну, и даже женился на фронтовичке, Наде Каратаевой, будущей заслуженной артистке и соратнику по Театру Сатиры.

Не оттого ли, что много испытал, был Анатолий Дмитриевич в искусстве максималистом?

Ехали мы как-то в «рафике». Он стал перечислять, какие роли были сыграны за актерскую жизнь. Никогда до этого не слышал я таких жестких оценок собственному творчеству: за две-три роли он выставил себе твердые «четверки», а дальше все пошло на понижение. Зато жарко мечтал о возможности сыграть судьбу своего поколения, настоящую его судьбу. Жаловался, что нет ролей. Нет таких пьес, нет по-настоящему объемного материала даже в прозе. Не дожил он до времени, когда, в общем, если и не в объеме его мечты, но уже можно было бы хоть прикоснуться к такому материалу. Безумно жалко, что Папанов, с его подлинностью, заразительностью, душевной широтой и поистине народным масштабом личности, не дожил всего несколько лет… Но все же будем справедливы: в Средневековье актеров вообще не впускали в города – боялись, что заворожат, завоюют души, вселятся в сознание. Сейчас – другие времена. И, кроме того, есть кинематограф, который помогает в какой-то мере актеру преодолеть физическую смерть, вернуться к людям, вселяясь в души следующих поколений. Свойства творческой и человеческой личности Папанова таковы, что время не изменит их ценности. Долго будет жить с нами его неповторимый голос, его удивительный юмор, заразительность, сердечность.