В ставке Гитлера. Воспоминания немецкого генерала. 1939-1945 - Вальтер Варлимонт Страница 30

«У них, в ставке фюрера, совершенно иное представление; фюрер полон непонятного страха по поводу южного фланга. Он бесится от злости и орет, что то, что мы делаем, есть прямой путь к развалу всей операции и что мы рискуем потерпеть поражение. Он наотрез отказывается продолжать боевые действия в западном направлении» ^[92].

Однако к концу дня все это снова опередило произошедшие события. В дополнение к новой директиве № 12 в ОКХ был направлен «официальный документ», излагающий результаты утренней дискуссии, с целью еще раз подчеркнуть решимость Верховного главнокомандующего – процедура совершенно неожиданная, никогда прежде не применявшаяся. Тем не менее в шесть вечера того же дня слова Гальдера убедили Гитлера, и он дал разрешение продолжить наступление. Начальник Генерального штаба сухопутных войск оценил такой результат словами: «Итак, все пойдет как надо», но добавил, что происходить это будет «в атмосфере всеобщего раздражения и выглядеть будет так, как будто это результат работы ОКВ». События произошли столь стремительно, что мы в отделе «Л» узнали об этом инциденте, только когда он уже был исчерпан.

Абсолютную неуравновешенность Гитлера хорошо иллюстрируют дневниковые записи Йодля в последующие несколько дней; Гитлер решил удержать власть, которую сам себе присвоил, но, поскольку он не обладал ни глубокими знаниями, ни опытом, то капризы и эмоции бросали его из одной крайности в другую, и дневник фиксирует их, как термометр. Например, 19 мая ОКВ испытывало «сильную озабоченность» по поводу танковых атак французов и англичан с севера, хотя Гальдер считал, что они точно вписываются в его план боевых действий, и он их «приветствовал»; в результате два высших германских штаба направляли абсолютно противоречивые требования относительно поддержки с воздуха. Вечером 20 мая, когда всего лишь через десять дней с начала кампании наши войска достигли устья Соммы в районе Абвиля и несколько армий противника на севере оказались в окружении, в «Орлином гнезде» наблюдалась картина праздника, необычная для военного штаба. Йодль описывает это так: «Фюрер вне себя от радости. Он высоко чтит германскую армию и ее командиров». Вечером 21 мая Гитлер опять «немного встревожен, потому что пехотные дивизии продвигаются вперед недостаточно быстро». Йодль сам видел, как «он оставался в картографическом кабинете до 1.30 утра» ^[93].

На следующий день начались события, которые привели к драме в Дюнкерке. Ежедневно, даже ежечасно Гитлер вмешивался в ход боевых действий, что опровергает миф о его великом «вкладе» и показывает его недоверие к руководству армии. Влияние, которое он оказал в тот момент, стало решающим для исхода кампании, может быть, даже для исхода войны в целом, и оно пошло не на пользу Германии. Ход тех событий хорошо известен, и они уже принадлежат истории, но один-два штриха из моего личного опыта в ставке могут дополнить картину.

В ней опять шла борьба между обычными противниками: на одной стороне – Гитлер с Кейтелем, Йодлем и прежде всего Герингом; на другой – Браухич и Гальдер, которых полностью поддерживали армейские офицеры из отдела «Л». Опять Гитлер и его сторонники считали себя источником всех знаний и вступили в жестокий бой, чтобы навязывать свою точку зрения и свою волю ОКХ. 25 мая, после многочисленных «неприятных дискуссий», Гальдер в конце концов был вынужден признать, что решение не изменить, заявив: «Те подвижные войска на левом фланге, которые не имеют перед собой противника, должны быть остановлены по ясно выраженному желанию фюрера». На следующий день он подытожил всю эту скверную ситуацию с горьким сарказмом: «По приказу Верховного главнокомандующего танковые и моторизованные дивизии стоят сейчас как вкопанные на возвышенности между Бетюном и Сент-Омером и не имеют права атаковать, хотя они в состоянии напасть на противника с тыла». Тем временем группа армий «Б», полностью состоявшая из пехотных дивизий, «шла вперед через Бельгию и могла натолкнуться на противника, который отступал осторожно и еще не совсем пал духом; поэтому у нее будет возможность добиваться медленного успеха и дорогой ценой» ^[94]. А противник в это время быстро подготовился к эвакуации окруженных нами войск и затем в течение нескольких дней переправил их через Ла-Манш.

Армейские офицеры из отдела «Л» точно так же, как Гальдер и его окружение, изумились, когда узнали о приказах Гитлера, что довольно странно, через ОКХ. Для них это было просто непостижимо. Мы с Лоссбергом сразу же направились по тропинке «туда», чтобы для начала хоть немного разобраться в обстановке. Йодль явно не хотел нас видеть и выглядел не совсем уверенно; он объяснил, что во время Первой мировой войны они с Гитлером и Кейтелем вполне достаточно изучили болотистую равнину Фландрии, чтобы понять, что танки там задействовать нельзя. Танки пойдут по узким дорогам и будут подбиты один за другим, и поэтому, если учесть те потери, которые они уже понесли, их не останется для второго этапа наступления во Франции. То, что еще должно быть сделано во Фландрии, можно спокойно доверить люфтваффе. Геринг гарантировал Гитлеру, что его воздушные силы отлично завершат уничтожение противника на побережье. Очевидно, дело было так: 23 мая к концу дня Геринг сидел за тяжелым дубовым столом около своего вагона вместе со своим начальником штаба (генералом Ешоннеком) и начальником связи, когда пришли новости о том, что во Фландрии противник почти окружен. Он моментально среагировал. Ударив своим огромным кулаком по столу, он воскликнул: «Это отличный шанс для люфтваффе. Я должен немедленно переговорить с Гитлером. Свяжите меня с ним». В последовавшей затем телефонной беседе он всячески убеждал Гитлера, что это уникальная возможность для его авиации. Если Гитлер прикажет, чтобы эту операцию возложили только на люфтваффе, он дает безусловную гарантию, что уничтожит остатки противника; все, что ему нужно, – это свободный доступ; другими словами, танки надо увести на достаточное расстояние от западного края котла, чтобы обезопасить их от наших бомб. Гитлер оказался столь же проворен, как и Геринг, утвердив этот план без дальнейших обсуждений. Ешоннек с Йодлем быстро обговорили детали, включая вывод некоторых танковых частей и точное время начала воздушной атаки.

При таком положении дел мне вскоре стало ясно, что абсолютно бесполезно говорить им, что перед войной я провел не один отпуск на бельгийском побережье и поэтому знаю, что с 1918 года эта местность Фландрии претерпела значительные изменения. Я выразил сомнения относительно эффективности авиации в ночное время или в плохую погоду, но это тоже не произвело впечатления. Вспоминать об этом разговоре до сих пор мучительно, но для последующего анализа событий из него особенно примечательны два момента: Йодль ни разу не сослался на общепризнанное во многих кругах мнение, что фельдмаршал фон Рундштедт согласен с приказами Гитлера, хотя он должен был понять, что ввиду огромного уважения, которым пользовался Рундштедт среди всех штабных офицеров в то время, не могло быть лучшего аргумента для преодоления оппозиции со стороны своих подчиненных; равным образом он даже не намекнул на политические мотивы, которыми, возможно, руководствовался Гитлер в своем желании дать британским экспедиционным силам уйти. Что касается взглядов Рундштедта, то в дневнике Гальдера об этом ничего нет; наоборот, 26 мая он записывает: «Рундштедт тоже явно больше не упорствует и двинулся вперед к Готу и Клейсту, чтобы все прояснить для дальнейшего продвижения подвижных соединений. Из этого следует, что, хотя в некоторых аспектах оценки фельдмаршала фон Рундштедта и его штаба, а также приказы, которые они отдавали, – не говоря уж об ОКХ, – иногда и совпадали с взглядами и приказами Гитлера, цели у них были абсолютно различные. Все указывает на то, что Рундштедт просто временно придерживал танковые дивизии, чтобы дать им соединиться и перегруппироваться. ОКХ, разумеется, не возражало, но Гитлер ухватился за это в качестве оправдания, чтобы прервать боевые действия в решающий момент. На самом деле фельдмаршал фон Рундштедт заявил после войны, что танковые войска придержали «единственно и исключительно по недвусмысленному приказу Гитлера, который испугался, что им не хватит сил для второго этапа кампании; что его [Рундштедта] штаб возражал, подчеркивая, что гораздо важнее успешно завершить первый этап кампании; наконец, что, когда он позднее прибыл в ставку, Гитлер заявил, что надеялся прийти к быстрому соглашению с Англией, если даст британскому экспедиционному корпусу уйти» ^[95].