От Терека до Карпат - Владимир Коломиец Страница 30

– Царь и молодой генерал, раздав награды, отошли на середину палаты. Генерал начал говорить, что мы, получив награду из рук самого царя, удостоились великой чести, что он день и ночь печется о благе своих подданных.

Потом генерал сказал, что немцы напали на Россию, и мы должны воевать, пока их не одолеем, призвал нас не слушаться большевистских агитаторов, которые подстрекают народ против царя, сеют смуту в стране и будто тем самым помогают нашим врагам.

Семен пытался скрыть свое волнение. Он курил одну цигарку за другой, беспокойно ерзал на месте, часто оглядываясь вокруг, а пальцы руки, в которой держал цигарку, заметно дрожали.

– И одолеем немчуру. Не долго им осталось, – вступил в разговор урядник Челапкин.

Пробыв на фронте около двух недель, Челапкин был легко ранен в левую руку. О более удачном ранении он и мечтать не мог. В лазарете он быстро вылечился, но получил почему-то бессрочный отпуск. Надел черную повязку и с тех пор ее не снимал, хотя в ней не было никакой надобности. Урядник любил рассказывать о своих боевых подвигах и, повторяя рассказы много раз, сам в конце концов поверил в них. На самом деле он был порядочным трусом и весьма радовался тому, что отделался, наконец, от фронта. Он беспрерывно ходил по начальству, врачам и выпрашивал всякого рода справки, чтобы продлить лечение своей давно зажившей раны.

Семен посмотрел с раздражением на урядника.

– Говоришь, скоро немца побьем, а я что-то не видел. А где наши станичники? Воюют…

– Наше счастье с вами, что мы целы. А они повоюют и вернутся. Боже, спаси Россию, сохрани ее крепость духа, – сказал тот.

– Бог над всеми, но я боюсь, что нам придется пережить еще много страданий. Вокруг нас столько вранья.

– Везде же сообщают о наших победах, – с горячностью отвечал урядник.

– Это газеты брешут про победу? Пропадет Россия со своими кацапами.

– Россия тысячу лет строилась, и разбиться так – ей не с руки, – сказал кто-то из гостей.

– И не увидите, как развалится, – сказал как-то обреченно Семен, – А военного лиха ты точно не испытал, – посмотрел он на Челапкина.

А Никита, внимательно слушавший Семена, стал вспоминать, как там, на фронте, скачут по полю лошади с порванными постромками, из разоренных деревень бегут спасаться в лес женщины с младенцами на руках, на перевязочный пункт приходит старушка с обуглившимися руками. Там в лесу стоят замаскированные австрийские пулеметы. Атака! Придется ли вернуться?

То звонко топает конница, тянутся в несколько рядов обозы с провиантом, фуражом, то бегут лазаретные линейки, скрипит щебень под колесами орудий, то медленно, влекомая четверкой полудохлых от старости лошадей, тащится щегольская карета, с подвязанными к задку чемоданами и корзинами, и в запотевшие окошки глядят лица женщин, то вдруг покажется из-за поворота огромная, как Ноев ковчег, фура с пожитками, и еврей тихим шагом идет рядом, держа в одной руке вожжи, в другой лампу, за ним семенят дети мал мала меньше. И тоже видна везде жизнь. Но какая? Спешат занять фланги отряды, мечут искры походные кухни на привалах, и толкутся бабы у сеней уцелевших хат. Вокруг валяется по межам и канавам черт-те что. Какая-то бляха. Лоскут конверта с иностранным штемпелем. Продырявленный чайник и разбитое зеркальце. Из корявых веток крест над свежей могилой, венчик из ельника. Стонет, кажется, сама тишина на полях.

Ты лежишь в дальней дали бесконечного поля, тебя бросили, ты один… И счастье – на тебя наткнулся казачий разъезд…

– Погуторили, и хватит, – сказал станичный атаман Щербина и достал какую-то бумагу.

– Будем жить, казаки, как жили. А менять – на то царская воля.

Тут Щербина, как станичный наместник, решил показать свое я.

– Никогда казаки не поднимались против своей матери – России, не поднимутся и теперь, – сказал он.

– Вне России казаку не быть. Казаки – лучшая жемчужина царской короны, и ею они и должны оставаться. Вынуть их нельзя – они исчезнут, затеряются, будут стерты с лица земли.