Волжский рубеж - Дмитрий Агалаков Страница 30

В полдень на высотах Сапун-горы, занятых англичанами, раздались радостные вопли! «Да здравствует Франция!» – кричали англичане – солдаты и офицеры, приветствуя свежие силы союзников. Они ждали их! Французские полки пришли как раз вовремя, когда в генералитете англичан началась заметная паника, а многие высоты горного хребта, за эти часы по несколько раз переходя из рук в руки, оказались заняты бесстрашным противником. Одним из таких горных плато, уже три раза переходившим от англичан к русским и наоборот, было плато под Сапун-горой.

В половине первого дня свежие силы французских гвардейцев Боске и англичан Бентинка ударили по русским, выдавили их с каменного карниза и стали теснить к верховьям Килен-балки.

Русским солдатам и офицерам было обидно до слез. Столько полегло тут людей – и такой прискорбный финал! До последнего, погибая под огнем уже французской артиллерии, русские ждали появления новых сил, но тщетно! Никто не приходил к ним на выручку – ни с севера от Севастополя, ни с юга от Чоргуна. Они, героически сражавшиеся за каждую пядь гористой крымской земли, оказались одни-одинешеньки!

В это же самое время был дан общий приказ об отходе армии на прежние позиции.

Это значило только одно – поражение. Но поначалу никто и не поверил в такой приказ. Думали – ошибка вышла! Нет, ошибки не было! Генерал Данненберг признавал свое поражение и приказывал уходить.

От Охотского полка осталось не более четверти состава! И то благодаря тому, что на помощь два раза приходили ополовиненные Селенгинский и Якутский полки. Старшие офицеры почти все выбыли из строя. Их из штуцеров отстреляли снайперы англичан. Остатками полка командовал капитан Зайцев – командир четвертой роты. Другого ротного, Алексея Черенкова, вынесли с поля боя в Килен-балку, где сейчас расположился целый походный госпиталь. Остальные ротные были убиты. Госпиталь оказался почти без врачей. Сюда просто сносили всех увечных, истекающих кровью, контуженых, и легкораненые ухаживали за тяжелоранеными. Все ждали санитарных повозок, о которых никто не подумал в начале битвы! Ворвись сюда англичане, они бы с радостью перебили тысячи две, а то и три неспособных защищать себя людей!

Только далеко за полдень, через час после приказа генерала Данненберга, Петр Алабин дал приказ об отходе. Все еще думал, а вдруг случится чудо и подоспеют свежие силы? Наши! К англичанам ведь подошли! В это же время на плато, заблаговременно обстрелянное французской артиллерией, ворвались и союзники большим числом. Отстреливаясь, остатки роты Черенкова, человек двадцать, как и остатки других рот, стали пятиться к обрыву. «Уходим, Пашка, уходим! – надрывая голос, кричал Алабин. – Забирай своих! Не медлить, солдаты!» А бежать так не хотелось! Но потом англичане и французы, силы которых явно превосходили силы противника, пошли на оставшихся охотцев в штыки. Петр Алабин был одним из последних, кто уходил с плато. Гриднева рядом уже не было. И когда двое французов с ружьями наперевес решали, кто первым проткнет русского офицера с одной только саблей в руке, рядом появился русский солдат. Он пальнул прямо в лицо первому французу, тотчас отлетевшему и забрыкавшемуся на камнях, а второго, ошеломленного и не ожидавшего такого выпада, ловко по-змеиному ткнул штыком в живот – и хотел было французский гренадер увернуться и отбить русский штык, да не успел!

– Ваше благородие, уносить ноги надо! – услышал Алабин крик солдата. – Вон их сюда сколько несется! Сейчас тут будут! Бежим, ваше благородие! Успеем еще помереть-то!

Они бросились вниз со склона. Впереди россыпью уходили охотцы. Сейчас тысячи русских, получив приказ об отходе, сползали с гористого хребта по всей его неровной дуге. Сзади палили французы. Их становилось все больше у края плато, но преследовать русских они не решались. Выжил в такой битве – не искушай более судьбу. Радуйся! Зато били по отступавшим из штуцеров, и прицельно били! Но и русские отвечали им: на ходу, не оглядываясь, перезаряжали ружья, затем поворачивались, припадали на колено и стреляли в ответ. И то и дело, ловя свинец, вскидывали руки и падали на камни. Нынче не погибнуть надо было постараться!

– В ад сходив, вдвойне жить отрадно, верно, ваше благородие? – словно читая мысли штабс-капитана, спросил солдат.

Отойдя шагов на двести, они спрятались за огромным камнем, как раз на двоих. Стоило перевести дух!

– Твоя правда, солдат, – кивнул Алабин.

– А сабелька где ваша, господин капитан? – выдыхая, спросил его спаситель. – Вроде в руках была?

Петр Алабин взглянул на пустые руки, стал хлопать себя по бокам, ухватился за ножны.

– Да в ножнах же она!

Солдат рассмеялся:

– И впрямь! Вы ею так махали, думал, целый полк порешили! А потом гляжу – нет ее!

– Фу ты, черт! Она ведь мне дорога – подарок! Ты тоже ружьишком-то намахался – и прикладом, и штыком!

– Ага!

– Спасибо тебе, – Петр Алабин, все еще отдуваясь, хлопнул солдата по сильной рыжеватой руке. – Спасибо, родной.

И только тут посмотрел на своего спасителя. Жидковатые светлые усы, чуть конопатое лицо, выгоревшие пшеничные волосы. И глаза – синие, смеющиеся, с затаенной печалью. Петр нахмурился. Не видел он его прежде!

– Ты кто ж такой, голубчик? – спросил Алабин. – Почему не знаю тебя? Из чьей роты?..

– Рядовой Томского полка Иван Журавлев! – козырнув сидя, вытянув ноги, отозвался тот. – Вторая рота, второй взвод, дивизия генерала Соймонова.