ВЧК в ленинской России. 1917–1922: В зареве революции - Игорь Симбирцев Страница 30

В Петроградской ЧК в 1918–1922 годах по таким поводам арестовали и судили действующих сотрудников-чекистов вообще чаще, чем в других губернских отделах ЧК, возможно, и потому, что вторая столица больше оставалась под контролем главной ленинской власти и на виду. Здесь тоже за покровительство уголовникам и спекулянтам, которым он передавал оперативные сведения, в 1920 году расстрелян сотрудник Петроградской ЧК Геллер, в 1918 году расстреляны питерские чекисты Менам и Юргенсон – «за присвоение денег при обыске», а Доссель – «за шантаж и участие в уголовной деятельности». Но эти казненные своими же за явную уголовщину чекисты уступали Чудину в высоте своего положения в системе ВЧК.

В таких случаях откровенной смычки сотрудников ЧК с уголовниками спецслужба Дзержинского действительно карала своих бывших сотрудников без жалости и без оглядки на их статус в рядах ЧК. Поскольку, по мнению руководства, они позорили звание чекиста, а таких предполагалось из рядов ВЧК выжигать каленым железом, а в случае «оборотня» Чудина – буквально свинцом. То же касалось и тех откровенных уголовников, кто самовольно при своих грабежах прикрывался поддельным чекистским мандатом, как расстрелянный ЧК еще в начале 1918 года главарь банды налетчиков Эболи и несколько его подельников. Или тех, кто изначально ради корысти и обогащения пробирался в ряды ЧК с целью решать собственные задачи, а не бороться с контрреволюцией и врагами. В хаосе первых месяцев советской власти в ЧК проскочил даже такой колоритный персонаж, как известный до революции авантюрист Андронников. Князь-побирушка и товарищ Григория Распутина по разным аферам, он успел даже получить мандат уполномоченного ВЧК в Кронштадте. Здесь князь-чекист занялся привычным делом, за взятки выпуская за границу им же арестованных петроградцев, но сам сбежать не успел, разоблачен коллегами по ЧК и быстро расстрелян в назидание другим «примазавшимся».

К репрессированным своими же чекистам со значительными постами часто относят еще одного типичного «оборотня» в рядах ЧК Николая Панаретова. Бывший офицер царской армии сразу после октября 1917 года примкнул к большевикам, был активным членом большевистского подполья в Киеве, с приходом на Украину советской власти занимал в Киевской ЧК заметный пост – был начальником секретно-оперативного отдела, чуть позднее возглавлял уездную ЧК в Умани там же на Киевщине. Панаретова тогда действительно изгнали из рядов ЧК за коррупцию, присвоение ценностей и связь с криминалом, и он отправился в ряды криминального мира уже на постоянной основе. Так что его пример не показателен: Панаретова арестовали в Москве и позднее расстреляли за грабежи его банды в 1924 году, уже за пределами периода существования ВЧК и Гражданской войны, и чекистское прошлое уже не могло помочь запачканному кровью откровенному бандиту Панаретову.

Периодически, как уже говорилось, снимали с должности и привлекали к следствию и руководителей местных ЧК за утрату дисциплины и споры с местным партийным руководством. Так арестованы и допрашивались начальники Кунгурской ЧК Попов и сменивший его на этой должности Раевский, но опять же за утрату контроля над собственными кадрами и разгул анархии в рядах кунгурских чекистов. Хотя в протоколах расследовавшей их дело комиссии оба показывают, что и бессистемные массовые расстрелы проводились под их личным руководством. И что сменивший их чекист Ефремов «расчистку» тюрьмы в Кунгуре проводил таким образом: выводил наобум арестованного и спрашивал «Кто это?», и если из толпы кричали «Буржуй!», то ставил напротив фамилии крестик и отправлял человека на расстрел. И сами Попов с Раевским расстреливали сотнями тем же методом, и не это ставили им в вину, а то, что в этом хаосе они запутались и рассорились с местной советской властью, за что сменивший их Ефремов предлагал тут же и их самих расстрелять. А если бы расстреливали более упорядоченно и не нарушали дисциплину, и под топор собственной власти не попали бы.

Эта история характерна для многих местных ЧК времен Гражданской войны. У тогдашних чекистов было больше шансов быть убитыми своими в ходе какой-то пьяной дискуссии о заслугах перед революцией, чем быть осужденным самой советской властью за превышение своих полномочий или откровенные злоупотребления по службе. В том же 1919 году молодой большевик и партийный работник Николай Кочкуров, который позднее под псевдонимом Артем Веселый станет известным «пролетарским писателем», был от большевистской газеты Самары послан разбирать случаи вопиющего нарушения даже советской законности сотрудниками ЧК уездного города Мелекес (сегодня это город Димитровград в Ульяновской области). Увиденное там начинающего писателя потрясло: мелекесские чекисты в открытую грабили арестованных, проводили бесконечные «реквизиции» в собственный карман, брали взятки, арестовывали невиновных, пьяными со стрельбой носились ночами по улицам. Полный набор того, что случалось в те годы в губернских и уездных отделах ЧК по всей России. Кочкуров перерожденцев из ЧК в советской прессе заклеймил как проходимцев, сам был назначен Самарским губкомом большевиков для исправления ситуации в ЧК Мелекеса. Но и он был поражен тем, какой степенью легкости наказания отделались разоблаченные им чекисты, по его словам «умырнувшие в ЧК подлецы». Их только попросили из чекистов, да еще кому-то из них при этом их начальник на прощание двинул в сердцах по скуле рукоятью своего маузера – вот и вся кара за безнаказанный террор целого уезда.

Позднее уже писатель Артем Веселый описал этих «умырнувших в ЧК» и мелекесскую историю в своем рассказе «Филькина карьера», в начале 20-х годов этот весьма самокритичный для чекистского ведомства рассказ спокойно печатали – самокритика и дискуссии еще были в почете. Но уже в 1926 году прозревшая советская цензура запретила «Филькину карьеру», в дальнейшем все годы советской власти рассказ расстрелянного в 1938 году в сталинские репрессии Веселого-Кочкурова печатался урезанным, обрывая «Филькину карьеру» на моменте поступления зловещего героя в ЧК. И только в конце ХХ века рассказ дошел до нас в полном виде, как и повествование самого Веселого о событиях 1919 года в Мелекесе, свидетелем и участником которых он был.

Иногда не то что местное партийное начальство, но даже присланные Москвой в глубинку эмиссары не могли обуздать таких практиков классового террора. Недавно вышла книга писателя С.С. Балмасова «Красный террор на востоке России», где приведено множество документов о чекистских зверствах за Уралом, в Сибири и на Дальнем Востоке, ранее не публиковавшихся в силу закрытости чекистских архивов. В ней приведен такой рассказ бывшего узником Уфимской ЧК царского чиновника Колесова, показывающий, как особо отчаянных из местных чекистов не могли вернуть в узды порядка даже высокопоставленные посланцы ленинской власти из Москвы:

«Когда у заложников пропала всякая надежда на освобождение и каждый ждал неминуемого расстрела, вдруг неожиданно в тюрьму приезжает какой-то важный советский сановник… и, отрекомендовавшись полковником царской службы и военным инструктором Советской республики Северин-Халкиоповым, произнес перед нами речь… Во всяком случае, речь его произвела на нас большое впечатление, в том смысле, что это был первый советский чиновник, который открыто встал на нашу сторону, увидев в нашем случае попрание элементарных человеческих прав и справедливости. В беседе с нами Северин-Халкиопов заявил, что он не коммунист, но служит большевикам и считает эту власть единственно возможной для данного времени. Говорил, что в центре коммунистической власти стоят люди гуманные, совсем не такие, как в провинции. Затем сообщил, что приехал в Сарапул из Перми и что там творятся такие же безобразия, как и в Сарапуле. Когда он вмешался и попробовал остановить Пермскую «чрезвычайку», то был арестован сам и был бы, по его словам, немедленно расстрелян, если бы его знакомые не дали знать по телеграфу в Москву центральной власти, по настоянию которой он и был освобожден. «Ведь это же форменные идиоты, разве можно с ними о чем-нибудь договориться! Не люди, а звери!» – так аттестовал провинциальных большевиков представитель центральной власти… Он был очень удивлен, что среди нас нет ни одного настоящего буржуя. В конце концов он заявил, что предъявил местной «чрезвычайке» ультиматум, чтобы она в течение трех суток или предъявила каждому из нас обвинение, или освободила». [4]