Римляне - Оливия Кулидж Страница 30

Флакий покачал головой:

– Боюсь, Присцилле не понравится, если я заброшу лавку и буду шить для тебя обувь.

Юстус легко вздохнул, смиряясь. Он давно понял, что все неприятности от его бесчисленных идей. Иногда ему хотелось не иметь ни одной. Ему пришлось попотеть, чтобы ввести Флакия в курс дела и осторожно подготовить его к блестящей сделке. Почему ему пришло в голову предоставить цирюльнику целую скамью клиентов и предложить Флакию бесплатное бритье? И почему ему под руку попался Деметрий? Он не должен был связываться с Деметрием, который обязательно все испортит. Что ему теперь делать?

– Ну так я пойду, Юстус, если ты не против, – повторил Флакий.

Деметрий в восторге хлопнул себя по ляжкам:

– Повезло старине Флакию! Возвращайся домой к жене, пока Юстус не лишил тебя заработка. Не слушай его, а то пожалеешь. Смотри, я опять сижу на этой скамье, а ведь брился только на прошлой неделе. Не будь дураком!

– Просто эта птица была уже старой, – сурово заметил Юстус. – Я куплю другую и начну сначала. Я положу начало новой моде.

– Возможно, дня на два, – покачал головой Деметрий, – возможно, люди толпами будут к тебе стекаться, и даже, может быть, ты продашь несколько пар башмаков, а потом в городе появится новая сенсация, и о тебе позабудут. Ты прогоришь. Все это полная чепуха.

Юстус нахмурился. Осознавая все слабые стороны своего плана, он полагался на свежие идеи, которые всегда приходили к нему, когда он не работал. Юстус не стал больше ничего объяснять ограниченным людям, а просто сказал:

– Дайте мне покупателей, и я продам обувь. Не беспокойтесь об этом.

– Слушай, – произнес Деметрий, – если ты заработаешь десять золотых монет благодаря своей птичке, я сам буду работать на тебя. А если нет, – тогда ты навсегда оставишь меня в покое. Я устал от твоих выходок.

– Десять золотых монет! – Юстус с досады сжал губы. Это больше, чем он зарабатывал за целый год, к тому же у него не было времени самому шить обувь и продавать ее и даже обучать птицу. Но когда Юстус уже собирался возразить, ему в голову вдруг пришла такая простая, такая замечательная мысль, не имеющая никакого отношения к рутинной работе сапожника, что он так и остался сидеть с открытым ртом.

– Ну что, замолчал? – хмыкнул Деметрий.

Но вот Юстус снова заговорил.

– Десять золотых монет, – хрипло произнес он, – очень хорошо. – Юстус испытал непреодолимое желание произвести впечатление, сказав «сотню», но предпочел промолчать. Губы Юстуса непроизвольно сложились в улыбку, и он весь просиял. – Десять золотых монет! – Юстус небрежно махнул рукой. – Всего-навсего! – Он откинул голову и выпятил грудь, чувствуя себя могущественным и всесильным, сквозь прищуренные глаза улыбаясь этим дуракам на скамье. Юстус сам испугался своей гениальности. Он облизнул губы и постарался сдержать свое нетерпение. – Брейтесь, друзья, и трудитесь! – Юстус ушел легкой походкой, небрежно помахивая руками и насвистывая.

Деметрий робко поглядел ему вслед. Потом пожал плечами и произнес, обращаясь к приятелям на скамье:

– Вы слышали? Десять золотых монет, а он просто свистит! Что это значит?

Юстус, не теряя времени, принялся за работу. Нелегко научить скворца четко произносить слова, к тому же некоторым это вовсе не дано. Юстус бы предпочел маленького зеленого попугайчика из тех, что купцы привозят из Индии, а знатные дамы держат дома, но не мог себе этого позволить. Скворцов можно было свободно поймать, а клетки из ивовых прутьев – дешево приобрести. Лавка Юстуса, как любая другая маленькая лавчонка, располагалась наполовину на первом этаже дома и наполовину на улице. Юстус жил наверху, в маленькой сводчатой мансарде, в которую вела старая лестница с прибитыми как попало ступенями, разваливающаяся на куски. В своей крохотной темной комнатушке он начал собирать птичьи клетки, которых накопилось со временем так много, что даже жена Юстуса, побаивающаяся его, запротестовала.

– У нас уже совсем не осталось места, – пожаловалась она, – не знаю, что делать.

– Есть ведь куда положить матрац! – рявкнул Юстус. – Чего тебе еще? Ешь внизу, женщина! Я не хочу, чтобы ты тут болтала. Птицы могут запомнить слова.

– Но мы не можем питаться одним хлебом! – заплакала женщина. – А в таверны ты не ходишь.

– У нас есть оливки. И сыр. Хоть раз в жизни поешь сырой капусты, это пойдет на пользу твоему лицу! Меня весь день не будет в лавке. Я занят.

Семья жила впроголодь, потому что Юстус почти не работал. Позже он получил немного денег, продав не подающих надежды птиц в качестве домашних животных или на суп. Жизнь была тяжела, но они кое-как сводили концы с концами. Юстус много узнал о птицах, и, хотя никогда не любил их, у него появилась надежда. Занимаясь с птицами больше, чем он занимался в своей лавке, Юстус приобрел полдюжины самых способных скворцов, которых не смел продавать, чтобы они не выдали его секрета. Наконец он заставил жену два месяца хранить молчание, потому что один скворец повторил ее любимую фразу «О боже!».

Это была лучшая птица Юстуса. Он был взбешен. Скворец, который умеет говорить «О боже!», никуда не годится. Юстус надеялся, что со временем птица позабудет слово, так оно и вышло. Юстус свернул шеи остальным скворцам и занялся оставшейся птицей.

Ручной, откормленный и лоснящийся скворец оказался примерным учеником. Юстус смазывал его перья оливковым маслом, чтобы они блестели. С бьющимся сердцем он взял маленькую изящную клетку и накрыл ее красивым мешком, сделанным из плаща жены. Надо отдать Юстусу должное: он мог бы пожертвовать и собственным, но нужно было подумать и о своей внешности. Нельзя выглядеть слишком потрепанным. Юстус шагнул за порог, оберегая клетку от толкающихся прохожих, пыльных улиц, неуклюжих носильщиков и вьючных животных, тянущих поклажу.

Форум, как обычно, напоминал людской муравейник. Здесь занимались только финансовыми делами. Уличных торговцев недолюбливали. Однако каждый, кто надеялся стать знаменитым или уже считал себя таковым, встречался здесь с друзьями, приходил в суд, обсуждал свежие новости и заключал сделки социального, политического или экономического характера. Юстус пробился в дальний конец форума, где толпа глазела на знатных людей, прибывающих на заседание Сената.

Это были властелины города, которых несли из домов на Палатине одетые в униформу носильщики и многочисленные подчиненные. Вокруг них толпились люди, прикладывая все усилия, чтобы их заметили. Каждого вельможу приветствовал какой-нибудь оборванец в надежде на удачу. Для богачей приходилось расчищать путь на ступенях Сената, где толпился народ. Постепенно крытые носилки, приспешники, подчиненные и зеваки совершенно заблокировали вход в Сенат и заполонили весь Форум.

Юстус удовольствовался местом с краю, – очень благоразумно, учитывая легкую плетеную клетку и огромную толпу. Не желая, чтобы его заметили, он лишь издали оглядывал знатных людей, ловко расталкивая соседей локтями, чтобы лучше видеть. Было нелегко отличить одного сенатора от другого. Их белоснежные тоги выглядели одинаково, а на лицах большинства из них застыло выражение самоуверенности и презрения – это была маска человека, обладающего рабами, рожденного править, быть богатым, которого всю жизнь проносят сквозь толпу на удобных носилках, где он гордо возлежит, облокотясь на подушки. Юстус крутил головой по сторонам, с благодарностью отмечая лысину, брюшко, видное даже сквозь широкую тогу, длинный нос, шрам, любую примету, по которой можно узнать того или иного сенатора.