Лекарь. Ученик Авиценны - Ной Гордон Страница 30

Делать больше ничего не оставалось, только дожидаться весны. Они приготовили и разлили по пузырькам новую партию Особого Снадобья. Каждая травка, нужная Цирюльнику, кроме одного только портулака, прогоняющего лихорадку, была уже высушена, измельчена в порошок или превратилась в целебный отвар либо настой. Они оба устали от бесконечных упражнений в жонглировании, от повторения фокусов. Цирюльник по горло был сыт севером, его тошнило от избытка сна и выпивки.

— И когда же зима закончится? Просто сил нет ждать! — воскликнул он однажды мартовским утром, и они выехали из Карлайла до срока, медленно продвигаясь на юг по раскисшим дорогам.

Весна встретила их в Беверли. Воздух сделался ласковее, выглянуло солнышко, появилась толпа паломников, которые приходили в этот город помолиться в большой каменной церкви, посвященной Иоанну Евангелисту. Роб с Цирюльником горячо взялись за развлечение публики, и большая толпа зрителей, первых в новом сезоне, встретила их с немалым воодушевлением. И во время лечения все шло хорошо, пока Роб, впуская за занавес уже шестую пациентку, красивую женщину, не взял ее мягкие руки. Сердце его бешено заколотилось.

— Входите, мистрис, — проговорил он слабым голосом. Его руки — там, где они соприкасались с руками женщины — от испуга покрылись гусиной кожей. Он повернул голову и столкнулся взглядом с Цирюльником.

Цирюльник побелел. Он грубовато толкнул Роба в уголок, подальше от любопытных ушей.

— У тебя нет никаких сомнений? Ты вполне уверен?

— Она умрет совсем скоро, — ответил Роб.

Цирюльник воротился к женщине, которая была далеко не стара и не выглядела больной. Она и не жаловалась на здоровье, а за занавес явилась, дабы приобрести любовное зелье.

— Муж мой уже в преклонных летах. Пыл его угасает, а он ведь любит меня. — Говорила она спокойно, а природная грация и отсутствие показной скромности подчеркивали ее достоинство. На ней была дорожная одежда из дорогого материала. Несомненно, это была женщина богатая.

— Я не продаю любовных зелий. Они суть колдовство, а не лечение, благородная госпожа.

Она пробормотала извинения, но обращение приняла как должное, и Цирюльника это привело в ужас: обвинение в колдовстве против знатной особы влекло за собой неминуемую гибель.

— Весьма часто желаемое действие оказывает глоток крепкого хмельного напитка. Пить его надо горячим, на ночь. — От платы Цирюльник отказался. Как только женщина ушла, он принес извинения тем пациентам, которых не успел принять. Роб уже укладывал все вещи в повозку.

И вновь они бежали из города.

На этот раз во время бешеной гонки они почти не говорили друг с другом. И лишь когда отдалились на вполне безопасное расстояние и разбили лагерь на ночь, Цирюльник нарушил молчание.

— Если человек умирает мгновенно, глаза у него стекленеют, — тихо проговорил он. — Лицо теряет всякое выражение, иногда становится багровым. Уголки рта обвисают, веки бессильно закрываются, конечности как бы каменеют. — Он вздохнул. — Такой конец не лишен милосердия.

Роб ничего не ответил.

Они постелили себе и попытались уснуть. Цирюльник встал и некоторое время утешал себя выпивкой, но на сей раз не дал ученику подержать свои руки.

В душе Роб твердо знал, что никакой он не колдун. Но в таком случае объяснение могло быть только одно, и его Роб принять не мог. Он лежал без сна и молился. «Прошу тебя. Нельзя ли забрать у меня этот недобрый дар и вернуть его туда, откуда он был взят?» Обескураженный и рассерженный, он не удержался и от упрека, ибо смирение не принесло ему ничего. «Это ведь такой дар, который угоден разве что сатане, и я более не желаю иметь с ним ничего общего», — заявил он Богу.

* * *

Казалось, молитва его услышана: той весной подобных прискорбных случаев больше не было. Погода стояла по-прежнему хорошая, потом стала еще лучше — солнечная, теплее и суше, чем обычно. Для них это было хорошо.

— Тепло и сухо на день святого Свитина, — торжествующе сказал однажды утром Цирюльник. — Всякий тебе скажет, что еще сорок дней такая погода простоит. — Постепенно страхи улеглись, к ним вернулось хорошее настроение.

Хозяин не забыл, когда у Роба день рождения! На третье утро после дня святого Свитина он сделал мальчику прекрасный подарок: три гусиных пера, чернильный порошок и кусочек пемзы.

— Вот теперь ты сможешь рисовать лица по-настоящему, а не палочкой из костра, — объявил Цирюльник.

Купить ему ответный подарок на день рождения Роб не мог — у мальчика не было денег. Но как-то раз, уже под вечер, когда они ехали полем, его глаза заметили и узнали одно растение. Наутро он улизнул со стоянки, полчаса шагал до того поля и насобирал охапку зелени. На день рождения Цирюльника Роб преподнес ему портулак, траву от лихорадки, и именинник принял подарок с заметным удовольствием.

Их растущее взаимопонимание сказывалось и на представлениях. Они прекрасно чувствовали друг друга, их слаженность придавала представлению блеск и отточенность, вызывая у зрителей бурные рукоплескания. Роба посещали видения наяву: он представлял себе среди зрителей братьев и сестру, воображал, какими гордыми и радостными стали бы Анна-Мария и Сэмюэл Эдвард, когда увидели бы, как их старший брат проделывает фокусы и легко жонглирует пятью шариками.

Они, должно быть, уже сильно выросли, напоминал он себе. Вспомнит ли его Анна-Мария? И по-прежнему ли так несносен Сэмюэл Эдвард? А Джонатан Картер теперь уже должен и ходить, и говорить, настоящий маленький человечек.

Ученик не смеет советовать своему учителю, куда направить путь, но в Ноттингеме он нашел возможность разглядеть карту Цирюльника и увидел, что они находятся в самом сердце Английского острова. Чтобы попасть в Лондон, им надо было продолжать двигаться на юг, но одновременно и отклониться к востоку. Он запомнил названия городов и селений, чтобы знать точно, направляются ли они туда, куда так горячо стремилось его сердце.

* * *

В Лестере один крестьянин выкапывал камни со своего поля и откопал древний саркофаг. Он обкопал его со всех сторон, но тот был слишком тяжел, одному не поднять, да и земля держала нижнюю часть цепко, словно то был валун.

— Герцог послал людей и тягло, чтобы вытащить его из земли. Он заберет саркофаг в свой замок, — гордо сообщил им йомен [39].

На шершавой поверхности белого мрамора была видна надпись: