Русская правда. Язычество – наш «золотой век» - Лев Прозоров Страница 30

Впрочем, и сам воин заранее, изначально определял себя в жертву этим суровым Богам. Принимая воинскую участь, принимая посвящение, он принимал и такую смерть – голову на копье и разбросанные в поле куски тела. И если доживал до старости, его все же хоронили по тому же обряду, по которому приносили жертву – в костре.

Но это если дело шло о поединке. А ведь бывали и большие сечи, битвы, сражения, в которых «обезвредить» каждого убитого врага как следует не представлялось возможным. Конечно, не могло речи идти о том, чтоб отлучить воина-защитника от общественной жизни, как это происходило с преступником-убийцей. Но вот отлучение от процессов, научно выражаясь, производства материальных ценностей, в особенности пищи (в работах этнографов особенно подчеркивалось вредоносное влияние убийцы на пищу, строжайший запрет на разделение с ним даже процесса ее потребления, трапезы – не говоря уж о приготовлении) было, с точки зрения племени, сугубо необходимо.

Конечно, у воинов были свои защитные чары и обереги. Но все они были посвящены Богам Войны, Огня, Железа, Грозы и Бури – Богам, чье грозное присутствие – пусть только в виде обрядов и символов – пугало маленьких Хозяев и попечителей крестьянских полей и подворий едва ли не столь же сильно, как неупокоенные мертвецы и слетевшиеся на запах крови и смерти хищные духи.

Говоря кратко, воин, прикасаясь к труду крестьянина-хлебороба, совершал воистину бесчестное и позорное деяние – ставил под угрозу благорасположение духов Земли и Урожая к общине, к племени. Ставил под угрозу сам урожай. То есть он сам мог пропитаться и охотничьей добычей, как это и описано в былинах про Волха-Вольгу – не зря же самой древней разновидностью княжеских владений были не пашни, не пастбища и не покосы, а охотничьи угодья – «ловища». Но, надеясь на охотничью удачу для себя, оставлять без хлеба тех, кто доверял твоей защите… низость, хуже которой не враз придумаешь. Потому-то родственники Феодосия и возмущались так его поведением – а будущий святой, почитая причины возмущения родни за дремучие «языческие суеверия», не внимал их упрекам.

Но ведь он сам не был воином, никого не убивал? Да ведь мы уже говорили об этом, читатель. Вторичны личные качества, дела и ответственность. Еще в XVII веке православные московские государи будут обрушивать опалу на целые боярские рода – за вину одного представителя. И так же поступало за полтысячи лет до них новгородское вече. Феодосий – потомок воинского рода , а стало быть, и на нем почиет все та же, небезопасная для урожая и благополучия общины, сила. Но, опять-таки, все это поверья Языческого, кастового общества, до коих юному фанатику христианства не было ровно никакого дела.

А мы этот факт отложим в и так уже полную копилку следов, оставленных в письменных источниках существования на Руси каст. Воин – это не только занятие, это и происхождение. Феодосию, как воину по происхождению, считалось постыдно участвовать в крестьянских делах – вот ясный смысл этого сообщения жития святого. И ни на какое «влияние» этот мотив не спишешь – мне уже доводилось говорить – в Византии сословия только-только складывались, еще сидел на престоле потомок крестьянина, патрицием могли назначить не то что простолюдина, но и вообще инородца. Незадолго до рождения Феодосия правящий император – ничего общего с предыдущим не имевший – работал на стройке, а его брат торговал хлебом.

Несколько слов об Алеше Поповиче. Как опять-таки доводилось мне писать в работе, посвященной русским былинам, этому герою находится полная аналогия в преданиях Польши, где фигурирует Лешко Попелюш, хитростью расправившийся с врагом-«Змеевичем» – точно так же, как Алеша хитростью победил Змеевича Тугарина. В преданиях многих славянских народов, восточных и западных, упоминается Попялов, Попелек, Попелышек, Попельвар – хитростью побеждающий врага, сочетающего в себе змея и всадника, сопровождаемого птицами и собаками, как и Тугарин в русской былине. Да и хитрость обычно одна и та же, совершенно незамысловатая – герой, почти побежденный врагом, говорит, мол, обещал прийти на поединок – а за тобою целое войско. Тот недоуменно оглядывается – и герой сносит чудовищу голову. Так что сюжет былины уходит во времена славянского единства, задолго до крещения Руси, и, соответственно, ни о каком «поповском» происхождении молодого [34] богатыря речи вести не приходится. Учитывая к тому же, что в былинах крест заменяет древний оберег, а в храмах, которые уже зовут «церквями», молятся «Богам нашим могуциим». Да и сам Алеша поступает с Тугарином, как полабские славяне с пленными, которых приносили в жертву Богам, а из его головы на полном серьезе предлагает князю Владимиру Красну Солнышку изготовить сосуд для питья – поступая явно не по-христиански. Как видите, читатель, Алешка-Лешко («Лешко» по-польски – хитрец, обманщик, лгун, в говорах русского Севера «алёха» – плут, «алёшки подпускать» – хитрить, обманывать) был не большим Поповичем, чем Илья – крестьянским сыном. Былинная богатырская дружина изначально представала кастово монолитной.

Были и другие проявления кастовой воинской этики, отличавшие благородного воина от простолюдина-ополченца (на Руси, как, впрочем, и в Индии, наряду с «кшатриями» существовало и «войско земли» – ополчение). «Законы Ману» запрещали воинам-кшатриям «поражать врагов вероломным оружием – ни зубчатым, ни отравленным, ни раскаленным на огне… убивать ни оказавшегося на земле (когда сам воин находится на колеснице. – Л.П.), ни стоящего со сложенными руками (с просьбой о помиловании. – Л.П.), ни имеющего распущенные волосы (? – Л.П.), ни говорящего «я твой», ни спящего, ни ненадевшего доспехи, ни нагого, ни безоружного, ни (уже) сошедшегося (в схватке) с другим, ни не сражающегося (а только) смотрящего, ни оказавшегося в затруднительном положении, ни пораженного, ни устрашенного, ни отступающего».

В былинах есть выражение «не честь-хвала молодецкая». «Не честь-хвала молодецкая» убить спящего («Добрыня и Дунай»), нагого («Добрыня и Змей»), безоружного. Не бьют подневольных: Хотен Блудович отпускает живыми мужиков – должников враждебного семейства, натравленных на него (трудно понять, что тут является причиной – жалость или брезгливое нежелание «марать руки»). Щадят врага царской крови – «а и вас-то, царей, не бьют, не казнят» – но это несколько другое, скорее благоговение перед «священным царем», чем жалость. У Саксона Грамматика находим эпизод, когда Яромир, правитель Рюгенских русов, во время войны с другим славянским племенем атакует двух неприятельских воинов. Убивает одного, но копье застревает в теле. Второй замахивается, но, увидев, что поднял руку на князя, отбрасывает оружие и падает ниц. «Столь велико почтение среди этого народа к людям, облеченным высоким саном», заключает хронист. Любопытно, что из всех черт священного правителя эта одна оставила какие-то следы в летописи: «Князь Мстислав Юрьевич проеха трижды сквозь полки Юрьевы и Ярославли… И прииде на него Александр Попович, и, имея меч наг, хотя разсещи его. Он же возопил, глаголя, яко аз есмь князь Мстислав. И рече ему Александр Попович: «Княже, ты не дерзай, но стой и смотри. Егда убо ты убиен будеши, и что суть иные, и камо ся им дети?». Обращает на себя внимание появление в цитируемом отрывке Александра (Алеши?) Поповича (та самая Никоновская летопись, прославленная заимствованиями из былин). Не оказала ли влияния на летописный текст былинная идеология?