Гибель гигантов - Кен Фоллетт Страница 30

— Следующая стадия — обработка колеса, — сказал он. — Так как горячий металл остывает слишком долго, у меня есть колесо, изготовленное раньше.

Оно было уже установлено для обработки на токарном станке, и Григорий кивнул Константину, оператору станка, сыну Варвары. Худой, долговязый человек с интеллигентным лицом и взлохмаченными черными волосами, Константин вел большевистские собрания и был лучшим другом Григория. Он завел движок, колесо начало быстро вращаться, и он стал его обтачивать.

— Держитесь от станка подальше! — велел Григорий, повысив голос, чтобы перекричать машину. — Коснувшись его, можно остаться без пальца! — Он поднял руку. — Так случилось со мной, когда мне было двенадцать. — Вместо среднего пальца у него был уродливый обрубок. Он поймал раздраженный взгляд графа Маклакова, которому не доставляло удовольствия напоминание о человеческой составляющей платы за его прибыли. Во взгляде, которым удостоила его княжна Би, кроме отвращения читалась заинтересованность, и он удивился: неужели ее все это привлекает? Дамам вообще-то несвойственно посещать заводы.

Он сделал знак Константину, и тот остановил станок.

— С помощью кронциркуля, — он продемонстрировал свой инструмент, — проверяется, совпадают ли размеры колеса. Размер должен быть выдержан очень точно, если диаметр отличается на одну шестнадцатую дюйма — это примерно ширина карандашного грифеля — колесо придется расплавить и сделать заново.

— И сколько колес вы делаете в день? — спросил Фицгерберт.

— Шесть-семь.

— А по скольку часов работаете? — спросил американец.

— С шести утра до семи вечера, с понедельника по субботу.

В цех сломя голову ворвался мальчишка лет восьми, за ним с криком гналась женщина — очевидно, мать. Григорий хотел его поймать, чтобы удержать подальше от печи, но мальчонка увернулся и налетел на графиню, с явственным стуком попав коротко стриженной головой ей в ребра. Она ахнула от боли. Мальчик остановился, видимо, оглушенный. Графиня в ярости размахнулась и влепила ему такую пощечину, что тот едва удержался на ногах, — Григорий думал, он упадет. Американец резко сказал что-то по-английски, по голосу было слышно, что он возмущен. В ту же секунду мать схватила мальчишку в охапку и выскочила вон.

Канин побледнел, понимая, что обвинить в случившемся могут его.

— О ваше драгоценнейшее сиятельство! — вскричал он. — Как вы себя чувствуете?

Было видно, что графиня в бешенстве, но она глубоко вздохнула и ответила:

— Ничего страшного.

К ней подошли обеспокоенные муж и Маклаков. Дьюар отступил, и по его лицу Григорий понял, что тот осуждает графиню. Какое у американца доброе сердце! Подумаешь, пощечина! Григория с братом на этом заводе когда-то били палками.

Посетители пошли к выходу. Григорий испугался, что может упустить возможность расспросить американца. Набравшись смелости, тронул Дьюара за рукав. Русский аристократ возмутился бы и прогнал или даже замахнулся, американец же обернулся, любезно улыбаясь.

— Сэр, вы из Буффало, штат Нью-Йорк?

— Верно.

— Мы с братом копим деньги, чтобы уехать в Америку. Мы будем жить в Буффало.

— Почему именно там?

— Здесь, в Петербурге, у нас есть знакомые, которые сделают нам нужные документы, — за плату, разумеется. Они обещают, что нас возьмут на работу их родные в Буффало.

— А кто они?

— Их фамилия Вяловы, — сказал Григорий. Вяловы возглавляли банду, но у них был и легальный бизнес. Это были не самые достойные доверия люди, так что Григорию хотелось получить информацию со стороны. — Сэр, это правда, что Вяловы в Буффало действительно богатые, известные люди?

— Да, — сказал Дьюар. — В гостиницах и барах у Джозефа Вялова работает несколько сот человек.

— Спасибо! — обрадовался Григорий. — Это очень важно для меня.

III

Самые ранние воспоминания Григория — ему тогда было шесть — о дне, когда через их деревню проезжал царь.

В деревне только о том и говорили. Ждали царя с рассвета, хоть и ясно было, что тот не отправится в путь, не позавтракав. Отец Григория вынес из избы стол и установил у дороги. На стол он положил буханку хлеба, солонку и поставил букет цветов, намереваясь по русскому обычаю встретить желанных гостей хлебом-солью. Так же поступили большинство односельчан. А бабушка Григория надела новый платок.

Было самое начало осени, стоял сухой теплый день — в преддверии суровых холодов. Крестьяне сели у дороги и стали ждать. Старики в праздничной одежде прогуливались по улице с важным видом, но их снедало такое же нетерпение, как и малых детей. Григорию скоро стало скучно, и он принялся носиться во дворе. Брату Левке был тогда год.

Прошел полдень, но никто не уходил: боялись пропустить царя. Григорий попытался отъесть кусочек от буханки на столе, но получил подзатыльник. Правда, мать вынесла ему в горшке холодной каши.

Григорий точно не знал, кто такой этот царь. В церкви о нем часто говорили, будто он любит всех крестьян, бодрствует, когда они спят, — так что он, видно, был где-то рядом с апостолом Петром, Иисусом Христом и архангелом Гавриилом. Интересно, думал Григорий, есть ли у него крылья и терновый венец или только расшитый зипун, как у деревенского старосты. Все равно было понятно, что счастливы будут те, кто его увидит.

Близился вечер, когда вдали появилось облако пыли. Григорий почувствовал, как дрожит под ногами земля, и скоро услышал топот копыт. Крестьяне опустились на колени, Григорий — тоже, рядом с бабушкой. Старшие пали ниц, лицом в грязь, как когда приезжали князь Андрей с княжной Би.

Показались всадники, а за ними — закрытая карета, запряженная четверкой лошадей. Лошади были большие, Григорий никогда таких не видел, и неслись со страшной скоростью, их бока блестели от пота, удила в пене. Люди, поняв, что их сейчас растопчут, бросились врассыпную. Григорий в ужасе закричал, но его голос потонул в шуме и грохоте. Когда карета неслась мимо, отец Григория крикнул: «Живи и здравствуй, царь наш батюшка!»

К концу этой фразы карета уже выезжала из деревни. Пассажиров Григорий не увидел. Он понял, что упустил долгожданное счастье, и горько заплакал.

Мать взяла со стола хлеб, отломила краюху и дала ему. Это его немного утешило.

IV

В семь вечера, когда смена на Путиловском заводе заканчивалась, Левка обычно отправлялся играть в карты с дружками или выпивать со сговорчивыми подружками. Григорий посещал собрания: лекции по атеизму, семинары, проводимые социалистами, народные чтения с волшебным фонарем, на которых показывали картины дальних стран, поэтические вечера. Но сегодня идти было некуда. Пойдет он домой, приготовит ужин, оставит Левке на плите, — пусть ест, когда вернется, — и ляжет пораньше спать.

Завод находился на южной окраине Санкт-Петербурга, его трубы и ангары далеко раскинулись вдоль берега Балтийского моря. Множество рабочих жили на территории завода, кто в бараках, а кто устраивался на ночлег прямо у станка. Потому-то и бегало вокруг столько детворы.