Крещение Руси. От язычества к христианству - Владимир Петрухин Страница 3
Крещение Руси. От язычества к христианству - Владимир Петрухин читать онлайн бесплатно
Летописец добился своего — благочестивой легенде о его путешествии по пути из варяг в греки верили до недавнего времени.
Споры о реальности апостольской миссии на Руси начались еще в древности. Составители древнейших сводов, предшествовавших «Повести временных лет», утверждали, что в русской земле «не беша апостоли ходили». Однако сам византийский император Михаил VII Дука написал в конце XI в. письмо своему родственнику киевскому князю Всеволоду (чье крещальное имя было Андрей), сыну Ярослава Мудрого и внуку Владимира, крестившего Русь, в котором говорилось о «согласии в божественном обряде» (ведь Русь приняла христианство по греческому — византийскому обряду) и о том, что император узнал «из священных книг и достоверных историй, что наши государства Русь и Византия оба имеют один некий источник и корень, и что одно и то же спасительное слово было распространено в обоих, что одни и те же самовидцы божественного таинства и вещатели провозгласили в них слово Евангелия» [4]. «Самовидец божественного таинства» не назван здесь по имени, но сама церковная деятельность Всеволода Ярославина свидетельствовала, о ком идет речь: в 1086 г. князь заложил церковь Св. Андрея в Киеве и основал там монастырь. В отчине Всеволода Переяславле также была построена церковь Св. Андрея.
Яростный спор об исторической достоверности путешествия Андрея разгорелся еще во второй четверти XVIII в. между М. В. Ломоносовым и приглашенными в Петербург для занятий русской историей немецкими академиками Г. З. Байером и Г. Ф. Миллером. Они стремились очистить российскую историю от всего легендарного. Ломоносов — одна из самых противоречивых фигур в российской историографии. Знаменитый историк С. М. Соловьев писал, что Ломоносов «нисколько не был приготовлен заниматься русскою историею», и обнаружил тенденцию, которой следовал великий ученый XVIII в. «Всяк, кто увидит в Российских преданиях равные дела и героев, Греческим и Римским подобных, — писал Ломоносов, — унижать нас перед оными иметь причины не будет; но только вину полагать должен на бывшей наш недостаток в искусстве, каковым Греческие и Латинские писатели своих героев в полной славе предали вечности» [5]. Здесь и содержится та самая максима риторического направления в исторической науке, ищущего в истории лишь славных подвигов, которое активно не принимал Соловьев.
Нужно заметить, что Ломоносов, литератор, один из реформаторов и создателей современного русского языка, болезненно реагировал на «глухоту» к русскому слову немецких профессоров истории Байера и Миллера. Но чтобы отстранить Миллера от написания российской истории, Ломоносов прибегал в своих «рапортах» и записках в канцелярию Академии наук к «аргументам», неприемлемым ни для Соловьева, ни для науки: о «святом Несторе летописце» не должно было писать, что тот ошибался; кощунством считал он утверждение Байера о том, что апостол Андрей, вопреки летописи, не бывал в России и не проповедовал Евангелия.
Не одна Русь стремилась отыскать благочестивые свидетельства дальних странствий Андрея. Летописец опирался на византийскую средневековую традицию, согласно которой Андрей получил по жребию Север Европы и прошел земли ивиров (Грузию), савроматов, скифов и «всякую страну и город, какие расположены к северу от Черного моря». В «Хронике пиктов», загадочных аборигенов Шотландии, составленной в XII в., как и «Повесть временных лет», рассказывается, как ангел Божий повелел апостолу покинуть Константинополь и двинуться в далекую страну. Он двинулся туда (практически по тому же пути из варяг в греки) с семью товарищами и божественное сияние окружало странников. Сам король пиктов с войском вышел ему навстречу, и войско пало ниц, не в силах выдержать сияния — семеро хромых и слепых обрели тогда исцеление, поэтому Андрей наиболее почитаем в Шотландии — той части северных пределов Скифии, где он учил.
Удивительно, но предреченная Андреем в русской летописи слава киевских гор действительно была запечатлена в истории, причем в истории дохристианской.
Уже упоминался сюжет о трех братьях — предводителях полян, пришедших с Дуная — летописной славянской прародины — на Днепр.
«И быша три братья: единому имя Кий, а другому Щек, а третьему Хорив, и сестра их Лыбедь. Седяше Кий на горе, где ныне увоз Боричев, а Щек седяше на горе, где же ныне зовется Щекавица, а Хорив на третьей горе, от него же прозвася Хоревица. И створиша град во имя брата своего старейшаго, и нарекоша имя ему Киев».
До сего дня, продолжает летописец, в Киеве живут поляне. Казалось бы, перед нами типичное топонимическое предание: наименования киевских урочищ — трех гор и речки Лыбедь — превращены в имена культурных героев, первопоселенцев. Более того, эти имена, по предположениям филологов, могут восходить к еще более глубокой мифологической архаике: во всяком случае, имя Кий в общеславянской ретроспективе может означать культурного героя — земледельца, кузнеца и богатыря, вооруженного палицей-кием — орудием для расчистки леса под поле и т. п.
Однако сам летописец (как и все русские книжники) далек от языческой фольклорной архаики; зато как историк он не может обойти альтернативного предания о Кие.
«Ини же, не сведуще рекоша, яко Кий есть перевозник был, у Киева бо бяше перевоз тогда с оноя стороны Днепра, тем глаголаху: на перевоз на Киев».
Разные варианты топонимических преданий легко уживаются в фольклоре, но летописца не устраивает образ Кия-перевозчика.
«Аще бо бы перевозник Кий, то не бы ходил Царюгороду; но се Кий княжаще в роде своем, приходившю ему ко царю, якоже сказають, яко велику честь приял от царя, при котором приходив цари. Идущю же ему вспять, приде к Дунаеви, и възлюби место, и сруби градок мал, и хотяше сести с родом своим, и не даша ему ту близь живущии; еже и доныне наричают дунайци городище Киевець. Киеви же пришедшю в свой град Киев, ту живот свой сконча; и брат его Щек и Хорив и сестра их Лыбедь ту скончашася» [6].
Этот текст породил немало построений, относящихся уже к «научному» фольклору, — восприятию Кия как исторического князя, недавнему празднованию 1500-летнего юбилея Киева и т. п. Из летописи очевидно лишь, что составитель ее ссылается на «фольклорный» источник («якоже сказають»), не сохранивший имени «царя», при котором ходил к Царюгороду Кий. Традиционной для фольклора этиологической «реалией», которая призвана подтвердить истинность похода Кия, является городище Киевец на Дунае. Можно предполагать определенную «тенденциозность» летописца, занимавшегося разысканием того, «кто в Киеве стал первее княжити», и сделавшего Кия первым киевским князем.
Характерно при этом, что рассказ о кончине киевских братьев отличается от летописных рассказов о смерти первых киевских князей — Аскольда, Дира, Олега и др., где непременно говорится об их могилах в Киеве, известных «до сего дня». Таким образом, остается в силе заключение знаменитого историка летописания Шахматова то том, что «возникновение киевского предания едва ли не обязано этимологии географических названий» и имя культурного героя Кий оказывается производным от имени города Киев, как имя Щека восходит к имени горы Щекавица, а Хорива — к Хоревице.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Comments