Любовь со второго взгляда - Алла Сурикова Страница 3

Шо? Крылышки!

Ну конечно же в детстве я хотела поступать только в театральный! Я хотела стать артисткой! В школе я играла и ставила что-то из жизни черных в Америке под названием «Белый ангел». Мальчик, в которого я была слегка влюблена, после сыгранного спектакля стал носить мой портфель. Из чего я сделала вывод, что театральная карьера практически у меня в кармане.

Выучив басню С. Михалкова «Рубль и Доллар» и монолог Липочки из пьесы А. Островского «Свои люди — сочтемся», предстала перед профессором Голубинским, который преподавал в театральном училище. Он согласился меня послушать. Мне казалось — читала я с такой самоотверженностью, что не похвалить меня и не напророчить мне блестящую актерскую карьеру было невозможно. Однако Голубинский глухо откашлялся и глядя куда-то в сторону спросил:

— Алла, что вы все «шокаете» и «гэкаете»?

— Шо?

Он, может, сам того не сознавая, ударил по моему желанию стать артисткой с такой оглушительной силой, что оно (желание) закувыркалось, покатилось в канаву и стихло… Но… зато я начала активно следить за речью. Настолько активно, что стала поправлять учителей.

Однажды учитель русского языка на уроке сказал: людЯм — с ударением на втором слоге. Я тихо поправила: лЮдям. Он посмотрел на меня долгим и пронизывающим взглядом и твердо пообещал: «Ну, я тебе, Аллочка, крылышки-то обрежу!» И обрезал. Я шла на медаль. Медаль мне «обрезали». Потом мне еще не раз «обрезали крылышки»…

Влюбляться начала рано… Недавно услышала от Евгения Семеновича Матвеева: «Если я не буду влюблен, я эту влюбленность выдумаю — иначе жить не смогу…» Первый раз влюбилась в шесть лет — в мальчика Витю. У него папа работал в тюрьме каким-то начальником. Но когда Витя меня поцеловал — мне это совсем не понравилось, и я его тут же разлюбила. Серьезная влюбленность, с ревностью, стихами, сердцем, выпрыгивающим при встрече, пришла в восьмом классе и терзала до окончания школы… Его звали Олег. Он был мастером спорта по гимнастике и лидером. Он казался Самым-Самым… В него были влюблены все наши девочки. А он со всеми был одинаково приветлив и недоступен. Вокруг меня всегда крутилось много мальчишек… Но они мне были неинтересны. Я с детства не любила доступных мужчин… Увы, после школы идеал рухнул, рассыпался… Появились новые знакомства. И когда Олег вдруг сам захотел со мной «дружить», я уже была далеко…

После школы (я провалилась на вступительных экзаменах в Институт легкой промышленности) пошла работать на авиазавод слесарем-сборщиком. На этом же заводе работала врачом моя мама. Я была счастлива заводским братством, нашей молодежной бригадой, какими-то комсомольскими поручениями. И может быть, там бы и осталась навеки, если бы…

…Был у нас в бригаде один горбун. Он «стучал». Как-то я сболтнула про что-то плюс электрификация всей страны. Я была человеком общительным и по молодости лет — искренним борцом за справедливость. Он донес на меня. С завода пришлось уйти. Но самое обидное, что и моей маме тоже. Хотя ее, прекрасного глазного врача, все обожали.

Рюмка под кроватью

Решила поступать на филологический факультет. Но не в Киевский университет, а во Фрунзенский (Фрунзе — это тогдашняя столица Киргизской ССР, ныне Бишкек). Во Фрунзе жили родственники, актеры Театра русской драмы им. Крупской — Тамара Варнавских и Леонид Ясиновский. Они уже были знамениты в городе, их любили, и у их племянницы, то бишь у меня, было гораздо больше шансов успешно поступить в вуз.

У меня было два «играющих тренера», сестры-близнецы Нина и Валя Каменецкие.

— Малокговная, что ты написала? — хором набрасывались они на меня за каждый знак препинания.

У них был абсолютный слух на русский язык и литературу и абсолютное чувство юмора.

И они очаровательно картавили.

Я приехала туда поклонницей Эдуарда Асадова. Тут же у меня возник роман с лучшим поэтом на факультете Женей Колесниковым. Он подарил мне другие имена: Ахматова, Цветаева, Пастернак, Мандельштам, Гумилев. Другие образы, другие рифмы. И среди этих хороших и разных — Дмитрий Кедрин с его «Куклой», «Зодчими», «Рембрандтом».

На первой же вечеринке в общежитии мне налили рюмку водки — все студенты скинулись и купили одну бутылку на восьмерых. Но я до этого и шампанское-то пила раза два в жизни. Мама мне всегда говорила:

— Выпьешь рюмку водки, и — все. Твоя жизнь может на этом поставить жирную точку. («Джонни, никогда не пей эту гадость! Выпьешь — и твоя жизнь не будет стоить ломаного цента!» — скажет потом об обычной воде герой Караченцова из «Человека с бульвара Капуцинов»),

Точку ставить не хотелось. Поэтому свою первую рюмку я незаметно вылила за кровать. Но тут же из-под кровати выползла предательская струйка. Как же меня казнили студенты за эту вылитую водку! Как же они меня презирали! Больше я водку никогда не выливала.

Дружила со второкурсницей Галей Балашовой, которая писала такие стихи: