Танковые сражения. Боевое применение танков во Второй мировой войне. 1939-1945 - Фридрих Вильгельм фон Меллентин Страница 3

С 1935-го по 1937 год внутри германского Генерального штаба шла напряженная борьба относительно будущей роли бронетанковых сил в грядущих сражениях. Генерал Бек, начальник штаба, будучи последователем французской доктрины, считал, что роль танков должна быть ограничена поддержкой пехоты. Против этой пагубной теории, оказавшейся столь роковой для Франции летом 1940 года, успешно боролись Гудериан, Бломберг и Фрич. И в 1937 году мы уже начали формировать танковые корпуса, состоявшие из танковой и моторизованной дивизий; Гудериан же смотрел еще дальше и предвидел создание танковых армий.

Тем временем политическая обстановка становилась все более напряженной. Многие аспекты внутренней политики нацизма вызывали неприязнь профессиональных военных; но генерал Ханс фон Сект, создатель рейхсвера, выдвинул принцип, согласно которому армия должна оставаться в стороне от политики, и его точка зрения стала общепринятой в армии. Никому из германских офицеров не нравились фигляры «коричневорубашечники», а их попытки действовать как видавшие виды солдаты вызывали только смех и презрение. Но Гитлер и не влил отряды СА в состав армии; наоборот, он ввел всеобщую воинскую обязанность и сосредоточил управление армией в руках Генерального штаба. Более того, его громадные успехи в области внешней политики, и в частности решение о перевооружении, встретили одобрение всего немецкого народа. Политика обретения Германией статуса великой державы была с энтузиазмом встречена и офицерским корпусом.

Все это отнюдь не означало, что мы хотели войны. Генеральный штаб всячески пытался сдерживать Гитлера, но его позиции ослабли, после того как Гитлер занял Рейнскую область вопреки советам Генштаба. В 1938 году Генеральный штаб решительно возражал против каких бы то ни было действий в Чехословакии, но нерешительность Чемберлена и Даладье побудила Гитлера пуститься в новые авантюры. Я прекрасно понимаю, что за границей Генеральный штаб воспринимается с изрядным подозрением, и сознаю, что мои слова о нашем нежелании вести войну будут встречены со скептицизмом. В подтверждение своих слов я могу лишь процитировать высказывание Сирила Фоллза, одного из ведущих британских военных публицистов, профессора военной истории Оксфордского университета. Он пишет: «В нашей стране мы считаем до определенной степени обоснованным упрекать германский Генеральный штаб в том, что он начал войну в 1914 году. Иногда мы поступаем аналогичным образом и в отношении ситуации 1939 года, но я согласен с господином Герлицем, что в этом случае подобное обвинение неоправданно. Вы можете обвинять в этом Гитлера, нацистское государство и партию, даже немецкий народ. Но Генеральный штаб не хотел войны с Францией и Англией, а после того как он оказался втянут в войну с ними, он не хотел войны с Россией» ^[5].

Мирное разрешение судетского кризиса в октябре 1938 года стало громадным облегчением для армии. Я служил тогда в штабе III корпуса; наш штаб располагался неподалеку от Хиршберга в Силезии. В результате Мюнхенского соглашения мы смогли мирно войти в Судетскую область и, проходя маршем вдоль мощных чешских укреплений, с облечением думали о том, каких кровопролитных сражений удалось избежать, сражений, основными жертвами которых стали бы судетские немцы. В каждом из попадавшихся по дороге селений нас тепло приветствовали местные жители, встречая цветами и флагами.

Несколько недель мне довелось быть офицером связи при Конраде Генлейне, лидере судетских немцев. Я узнал о многочисленных трудностях, которые испытывали эти германоязычные жители приграничья, о тех культурных и экономических притеснениях, которые им чинились.

Вера в Гитлера поднялась после этих событий на новую ступень, но после присоединения Богемии в марте 1939 года в международной ситуации стал нарастать кризис. К тому времени я уже вернулся в Берлин и был чрезвычайно занят подготовкой гигантского парада в честь 50-летия Гитлера. Парад этот был задуман как демонстрация мощи нашей армии; во главе каждой из колонн шли знаменосцы, которые несли овеянные славой победоносные стяги вермахта.

Я всячески стремился отойти от подобного рода службы – устал от этого военного цирка, страстно желая снова вернуться в действующую армию. Мне удалось договориться о своем переводе на год в 5-й танковый полк ^[6], куда я должен был прибыть 1 октября 1939 года. Но вскоре польский кризис отодвинул в сторону все остальное, и я с головой ушел в штабную работу по проработке деталей этой операции.

Несмотря на военные приготовления на восточной границе и все возрастающее напряжение в наших отношениях с Британией и Францией, мы продолжали надеяться на то, что наши претензии на Данциг – исконно германский город – не приведут к конфликту мирового масштаба. Будучи предъявленным в другое время и в другой манере, наше требование о возврате Данцига было бы удовлетворено в полном объеме. Но сделанное так, как оно было сделано – сразу же после аннексии Чехословакии, – требование это с неизбежностью породило самое серьезное беспокойство в Лондоне и Париже. В 1945 году, когда я уже был военнопленным, мне рассказывал генерал Гейр фон Швеппенбург, бывший военный атташе в Лондоне, что Гитлер был убежден – вторжение в Польшу не приведет к войне с западными державами. Он проигнорировал предостережение своего военного атташе о том, что в этом случае Великобритания непременно объявит войну, и рассчитывал на то, что пакт о ненападении с Россией поможет урегулировать этот вопрос.

В последние дни августа 1939 года колонны III корпуса прогрохотали по улицам Берлина, направляясь к границе с Польшей. В самой атмосфере этого лета ощущалось напряжение; мы все понимали: хорошо это или плохо, но Германия переходит Рубикон. На улицах не было и следа тех ликующих толп людей, которые я мальчишкой десяти лет запомнил по 1914 году. Никто – ни военные, ни население – не проявлял никакого энтузиазма. Солдаты Германии маршировали на восток, полные решимости выполнить свой долг до конца.