Вяземский - Вячеслав Бондаренко Страница 3

В дальнейшем, однако, карьера явно притормаживает: всесильный Потемкин находит князя «чересчур независимым и гордым», и в генерал-майорах Вяземский ходит больше девяти лет (его отец, напомним, состоял в этом чине вдвое дольше). И только в конце екатерининского правления о нем снова вспоминают, причем на самом высоком уровне. 19 июля 1788 года следуют наконец чин генерал-поручика, служба в московской Военной конторе (1789—1796), а 20 марта 1796 года — назначение наместником Пензенским и Нижегородским. Пост был очень ответственным: наместники совмещали обязанности статского и военного генерал-губернаторов и подчинялись напрямую императрице. На этой должности Андрей Иванович проявляет в полной мере самостоятельность и склонность к преобразованиям. Однако его независимую манеру держаться окружающие часто принимали за высокомерие. Так, заместитель Вяземского на посту пензенского наместника поэт князь И.М. Долгоруков вспоминал: «Вяземский обходиться со мной стал очень надменно, и я от него удалился; поступки его со всеми чиновниками были таковы, что никто его не возлюбил и всякий называл его фанфароном, а в самом деле он был для столь высокого звания слишком пустой человек… Он хотел в Пензе сделать Лондон и, начав с сей точки, что ни делал, что ни писал как начальник русской провинции, все было не у места и некстати». Впрочем, Долгоруков тут же оговаривается: все это относится к чиновнику Вяземскому, «с бесприкладными его теориями и нелепыми затеями ума, испорченного английскими предрассудками»; как собеседник и светский человек он вспоминается только «с приятной стороны, когда воображаю наши словесные беседы, чтение стихов, острые его шутки и образованность».

Еще более красноречивы свидетельства других нижегородских знакомых Вяземского. Сохранились две оды, в которых местными стихотворцами были воспеты деяния просвещенного наместника. А некая Мария Бакунина в феврале 1797 года сетовала в письме: «Отъезд ваш из Нижнего весь город привел в превеликое уныние».

Смерть Екатерины II положила конец многим карьерам. Но князю Андрею Ивановичу можно было не беспокоиться—с воцарившимся Павлом I его связывало давнее знакомство, которое можно даже отчасти назвать приятельством… Уже 1 декабря 1796 года, спустя 24 дня после смерти Екатерины, император отправляет князю милостивую записку — он награжден орденом Святой Анны I степени. 12 декабря указом Павла наместничества в России упраздняются, и через десять дней Вяземский получает перевод из Нижнего Новгорода в 5-й (Московский) департамент Сената. 5 апреля 1797 года, в день своей коронации, Павел жалует Вяземскому восемь деревень в Нижегородской губернии… Правда, в сравнении с другими возвышениями павловских лет все эти милости не так уж и грандиозны. Анненская звезда — не самый высокий орден в России, а перевод из Нижнего Новгорода в московский Сенат — фактически почетная отставка. Многие ровесники Андрея Ивановича и бывшие помоложе его бодро двигались по служебной лестнице, а он так и оставался в третьем классе Табели о рангах… Он даже начал выведывать, не разгневал ли чем государя. Ответ был: нет, не разгневал.

Словом, положение создалось странное и неприятное для самолюбия. Кончилось все тем, что Андрей Иванович написал государю полное сдержанных упреков письмо, завершил которое фразой: «Скорбящею душою нахожусь вынужден всеподданнейше просить уволить меня от службы». Возможно, Вяземский рассчитывал на то, что пристыженный Павел спохватится и воздаст должное верному слуге, однако император с неожиданной легкостью согласился отпустить давнего знакомца в отставку. Произошло это 28 октября 1798 года. Правда, одновременно князю был все же пожалован давно следовавший ему чин действительного тайного советника.

Просто сидеть без дела Андрей Иванович, разумеется, не мог. Время от времени он возглавлял ответственные сенатские ревизии, стал почетным опекуном Московского воспитательного дома… За деятельность в опекунском совете 6 февраля 1800 года он получил орден Святого Александра Невского, а от императрицы Марии Федоровны — бриллиантовый перстень. Но и из совета князь был уволен в сентябре 1800 года. Тогда же Вяземскому назначили пенсион, о чем ему письменно сообщил Г.Р. Державин.

Странные чувства одолевали князя Андрея Ивановича. В глубине души кипела обида на императора, который непонятно почему держал его на расстоянии — не отстранил от себя, но и не приблизил. Но в то же время князь и сам не хотел становиться государственным мужем в полном смысле этого слова. Ему хватало сознания своей честности, прямоты, выполняемого долга… А теперь, в отставке, он и вовсе ни от кого не зависел. Сердце, ум и душа — свободны, открыты. У него были любимая жена, сын, две дочери, друзья, библиотека, подмосковное имение Остафьево, в котором только что был заложен фундамент дома… И князь воспрял духом. Теперь отставка казалась ему спасением.

В Остафьеве сейчас можно видеть миниатюру работы Ксавье де Местра, на которой Андрей Иванович изображен на склоне жизни. Миниатюра изображает человека в годах, с поредевшими волосами, приятным сухощавым лицом; князь явно знает себе цену, видны высокий ум, ироничность, скептицизм — перед нами много повидавший сын эпохи Просвещения, усердный читатель французских энциклопедистов.

Тридцать три огромных тома «Энциклопедии» Д'Аламбера и Руссо занимали почетное место на полках библиотеки Андрея Ивановича. Библиотека эта, по свидетельству Вяземского, была «единственным богатством дома». Больше всего в ней было книг по истории (пятитомный «Исторический атлас» Гедевиля, восьмитомная «Военная история Людовика XIV», четырнадцать томов Плутарха, двадцать томов Тацита…), философии («Опыты» Монтеня, «Максимы» Ларошфуко, «Характеры» Лабрюйера, пятитомник Макиавелли, Монтескье, Гельвеций, Дидро, Вольтер…), военному делу. Всего пять тысяч томов. («Русский библиофил» в 1911 году уточняет, что сын Андрея Ивановича собрал семь тысяч томов, а внук — десять.)

«Мой родитель был один из образованнейших, почтеннейших и любезнейших людей своего времени, — вспоминал П.А. Вяземский. — Он владел даром слова, любил разговор, обмен мыслей и мнений, даже любил споры, но не по упрямству убеждений своих, не по тщеславию ума, довольного самим собою, но по любви к искусству и к оживлению беседы. Он любил спор для спора, как умственную гимнастику, как безобидную стрельбу в цель, как фехтованье… Он знал несколько иностранных языков, особенно хорошо знал французский…»

До недавнего времени Андрей Иванович Вяземский привлекал внимание лишь в этом качестве — как «один из образованнейших, почтеннейших и любезнейших людей своего времени», честный, прямодушный вельможа, библиофил, друг, покровитель и зять Карамзина, отец своего знаменитого сына. Но сейчас мы вправе говорить о нем и как о вполне самостоятельной фигуре в истории русской культуры, более того — как об одном из зачинателей русской философской мысли.

…В конце 1790 года в германском городке Альтона (сейчас это один из центральных районов Гамбурга) вышла на немецком языке книга «Beobachtungen über Geist des Menschen und dessen Verhaltruss zur Welt». Оригинальная философская концепция, предложенная в ней автором, Андреем Передуминым-Колывановым, могла бы произвести переворот в европейской философии конца XVIII века, и не случилось этого лишь из-за отсутствия печатных откликов и крошечного тиража. Уже столетие спустя, в 1902 году, автор капитальной «Истории новой немецкой психологии» Макс Дессуар, подробно разбиравший каждый изданный в Германии философский труд, с сожалением отмечал, что не смог найти ни одного экземпляра книги загадочного русского автора.