Анна Павлова. Десять лет из жизни звезды русского балета - Харкурт Альджеранов Страница 3

Прошло несколько дней, я с нетерпением ожидал прибытия каждой почты в надежде, что вот-вот пришлют мой контракт, но с таким волнением ожидаемый длинный конверт не приходил. Я решил: единственное, что мне остается, – снова отправиться в Айви-Хаус.

На этот раз дверь открыла коренастая женщина в длинных темных одеждах, с шарфом, повязанным вокруг головы, и в ковровых комнатных туфлях. Я попросил позвать мистера Дандре.

– Не говорить по-английски, – ответил «шарф».

Я не знал, как выйти из положения, и просто продолжал стоять.

– Минут.

«Шарф» сделал мне знак подождать и, по-видимому по-русски, позвал кого-то еще.

Появилась еще одна женщина в шарфе и комнатных туфлях и принялась мне что-то говорить на языке, отдаленно напоминающем английский. Слова лились у нее потоком, и разобрать их было невозможно, она ни разу не остановилась, чтобы перевести дыхание. В результате я по-прежнему ничего не понял.

– Я хотел бы повидать мистера Дандре, – повторил я снова очень медленно.

Тогда первый «шарф» понял и, подняв руки, махнул одной из них в сторону со словами: «Месье Дандре уехал Париж».

Похоже, не оставалось ничего иного, как вернуться домой, написать месье Дандре и спросить, действительно ли он нуждается в моих услугах. Прежде чем опустить письмо, я показал его своему кузену, который благоразумно посоветовал: «Не пиши «нуждаетесь ли», напиши «когда». Несколько дней спустя при шла телеграмма с приглашением снова прийти в Айви-Хаус.

– Мы ждали от вас ответа, согласны ли ваши родители позволить вам изменить имя, – сказал Дандре с блеском в голубых глазах.

Если бы дело было только в этом!

Поскольку я был несовершеннолетним, моя мать должна была прийти к Дандре и подписать за меня контракт. Она очень волновалась, когда я привел ее в Айви-Хаус, хотя и понимала, что у нее почти нет шансов увидеть саму Павлову.

Когда нас пригласили, месье Дандре поднялся, словно тюлень, из моря бумаг. Беседа продолжалась недолго: мое жалованье оказалось даже несколько выше, чем мы ожидали, я приобрел фамилию Альджеранов и стал членом труппы Павловой.

Мне велели к концу августа присоединиться к труппе в Шеффилде и дали адреса некоторых театральных квартир, и я тотчас же туда телеграфировал. Охваченный водоворотом волнения, я покинул Кинг-Кросс, запаковав все свои трико и балетные туфли, какие только смог отыскать, в корзину, объехавшую со мной Англию во время прежних гастролей. По приезде я обнаружил, что труппа еще не приехала в Шеффилд, но когда сообщил о своем приезде балетмейстеру Пиановскому, узнал от него о «летучих» утренниках. Труппа должна была выехать тотчас же после дневного выступления и «лететь» (поездом) в Ньюкасл-апон-Тайн, чтобы дать там еще один утренник, а затем «лететь» назад в Харрогит. В первый день я успел только понаблюдать за Бутсовой, репетировавшей «Волшебную флейту», которую я никогда прежде не видел, и принять участие в репетиции этого же балета.

Молли Лейк, которую я знал по школе хороших манер миссис Вордсворт, оказалась единственным знакомым мне человеком, и я был рад встрече с ней. В труппе было несколько молодых англичанок, в том числе Мюриель Стюарт, любимая ученица Павловой, они все заботились обо мне. Я делил артистическую уборную с австралийским юношей, проходившим просмотр вместе со мной, теперь он преобразился в Артурова. Его фамилию, так же как и мою, сделали из имени.

Мы оказались единственными британцами среди мужчин-танцовщиков, все остальные, за исключением Волинина и американца Аллена, были поляками, так как все лучшие танцовщики из театра «Вельки» в Варшаве присоединились к Павловой. Сначала я не мог ни с кем разговаривать. Когда мы выехали из Шеффилда, я оказался в одном вагоне с Новицким и его женой, Домиславским и Кузьмой, костюмером, приехавшим с Павловой из России и с тех пор не покидавшим ее. Я сидел в своем уголке и внимательно вслушивался в нескончаемый поток речи, пытаясь приучить свое ухо в надежде разобрать хоть несколько слов по-русски, не ведая о том, что все говорили по-польски.

В ту ночь мы прибыли в Ньюкасл незадолго до полуночи и несколько минут спустя уже звонили в звонок ночного портье окружного отеля, находившегося неподалеку от станции. Естественно, сердечного приема нам не оказали, поскольку приехали мы слишком поздно, к тому же были иностранцами, и это оказалось слишком. Попытка поместить нас всех в двухместные номера была пресечена американцем Алленом, принимавшим участие в английских гастролях труппы; он заявил, что не привык жить в комнате с незнакомыми людьми. И нам сразу же дали одноместные номера.

На следующее утро у меня состоялась специальная репетиция и урок с Пиановским, на котором меня обучали танцевать мазурку, а на следующее утро мы вернулись в Йоркшир. Я с волнением принял участие в первой репетиции труппы – работали над «Снежинками». Кто-то оставил открытой дверь склада декораций, и, хотя было еще лето, возник сильный сквозняк, весьма «уместный» для балета. Партнер Павловой в классическом репертуаре Александр Волинин сначала пытался репетировать, но так рассердился на все происходящее, что ушел, и мы его не видели до спектакля, состоявшегося в следующий понедельник в Блэкпуле. Как и большинство танцовщиков, он считал опасным танцевать при сквозняке.

К этому времени я уже почти разучил две свои скромные партии – крестьянина в «Волшебной флейте» и снежинки в «Снежинках». Я предпочитал первую, хотя мой костюм ужасно пропах пылью. Ходили слухи, будто все костюмы для этого балета только что доставили в Англию из Германии, где они хранились на складе с начала войны 1914 года. Сначала мне было непросто учить свои па, поскольку Аллен, от которого я надеялся получить кое-какие объяснения, оказался слишком ленивым и просто проделывал свои па, не утруждая себя какими-либо объяснениями. К моему ужасу, репетиции проводились почти полностью на польском языке, и не было времени перевести эти указания, даже если бы кто-то оказался на это способным. К счастью, кое-кто из девушек помогал мне, оставаясь после репетиций. Танцуя вместе, мне удалось разучить коду «Снежинок» и мазурку из «Волшебной флейты».