Прикрой, атакую! В атаке - "Меч" - Антон Якименко Страница 29

Стою, разбитый своими думами, больной, оглохший от треска мотора. И вижу… бегут. Летчики, техники, мотористы. Машут руками, кричат, но что, не пойму. Вернее, не верю. «Ура! Командир прилетел. Ура!» Вижу радость в глазах людей и теперь уже верю. Бегут. Обгоняют друг друга… Призываю на помощь все силы. Мне надо быть твердым. Мне надо сдержаться. Ведь я командир. Нет, не сдержался… Ну и не надо.

Подбежали. Хватают меня. Обнимают. Хотели качнуть, но одумались: остановила повязка на голове, кровь на костюме. В самый разгар восторгов подъехал Величко, наш полковой врач. Расступились, пропустили его ко мне. Ничего не поделаешь, если кровь и бинты налицо, старшим бывает врач. Это закон.

— Как дела, командир? — улыбнулся, сверкнув золотой коронкой.

Доктор у нас молодчина: простой, заботливый, знающий дело. Летчики очень любят его, уважают, и он их не меньше.

— Нормально, — отвечаю ему. — Не ранен. А это так… при посадке слегка поцарапался.

Молчит, испытующе глядит на меня. Решает, что делать. Ростом он невелик, но характером твердый, если решит, то все — назад не попятится.

— Василий Николаевич, — прошу я Величко, — позвольте остаться здесь.

И все начинают просить: летчики, техники, механики. Но врач уже все решил. Улыбки как не бывало, голос официальный, строгий:

— Разговоры потом, друзья. Удар головой — это не шутка. Вдобавок и глаз закрыт. Командира возьмем в лазарет. Проверю. Если последствий не будет, верну в полной сохранности.

Дипломат: не со мной говорит, с коллективом. А я вроде никто, просто больной. Характерно, что все соглашаются. Больше того, дружно поддерживают.

* * *

Душно. Пахнет лекарствами. За окном тоже душно. Может, поэтому рано проснулся. Впрочем, нет, не поэтому, по привычке. Вчера тоже рано проснулся. И позавчера. Все идет хорошо. Наши войска наступают, группа «Меч» успешно их прикрывает, отражает налеты фашистских бомбардировщиков. После каждой крупной воздушной схватки мне звонят в лазарет, сообщают подробности. Успехи моих ребят — бальзам на мою побитую голову, и меня угнетает только одно — судьба Коли Завражина.

Где он? Что с ним? Третьи сутки уже, а о нем ничего не известно. Это и плохо, это и вселяет надежду: может, еще живой, может, придет. Сколько случаев было. Через день приходили, через неделю и больше. Только бы жив был.

* * *

Полдень. Я только что пообедал. Сижу у окна, отдыхаю, и вдруг телефонный звонок — докладывает начальник штаба полка:

— Товарищ командир, вернулся Завражин. Подвезли прямо к капэ.

Слов нет, чтобы выразить радость. Спрашиваю:

— В каком он состоянии? Что с ним случилось?

— Сейчас придет к вам, сам все расскажет, — отвечает майор Рубцов.

Выхожу на крыльцо. Жду. Немного волнуюсь. Проходит какое— то время, и к дому подходит бензозаправщик. Он не виден еще, но я узнаю его по мощному реву мотора. Ну и Рубцов! Не нашел полегче машины! Бензовоз обогнул лазарет, идет прямо ко мне. Из-за кустов показался мотор, кабина, цистерна с горючим. Подходит к крыльцу, рыкнул на средних оборотах мотора, остановился, обдав ступеньки горячим ветром.

Вот и Завражин. Бодро выпрыгнул из кабины и шагнул навстречу:

— Товарищ командир!..

Обнялись мы. Ему, как и мне, тоже по голове досталось: приехал будто в чалме, пилотку держит за поясом.

— Давай, — говорю, — садись, рассказывай, где скитался, что делал.

* * *

Николай обнаружил пару Ме-109 одновременно со мной. Уходя от огня «мессеров», я бросил машину влево, он — вправо. Ведущий пары фашистов, обгоняя Завражина, бросился вслед за мной, чтобы ударить в упор и добить. Мы не раз убеждались, что немцам это по вкусу — добить. Не раз доводилось видеть, как на наш самолет, смертельно подбитый, горящий, немцы бросались как волки — стаей, и каждый старался ударить, укусить напоследок.

Очевидцы подобного, мы не могли понять: для чего это им? Зачем? Какая необходимость? Или у них такая страшная ненависть? А потом разобрались: им нужен снимок горящей машины. Труда никакого, а победа записана.

На что рассчитывал немец, так смело идя на меня, оставив в хвосте машину Завражина? Что он не сможет меня защитить, боясь попасть под огонь идущего сзади «мессера»? Вполне вероятно, немец не знал психологию нашего летчика, неписаный наш закон: «Сам погибай, а товарища выручай». Что получилось?

На прямой, идущей наклонно к земле, оказались четыре машины, четыре пилота, несущихся друг за другом с явным намерением сбить, уничтожить. Все совершилось в секунду. По мне открыл огонь ведущий немецкой пары. По нему — Коля Завражин. По Коле — второй фашист. Я кое-как приземлился. Первый немец сгорел. Завражин покинул самолет с парашютом. И лишь только один — ведомый вражеской пары — невредимым ушел восвояси.

Артиллеристы приняли Колю Завражина как посланца с небес: о группе «Меч», прикрывающей их боевые порядки, они уже были наслышаны.

— Просто не отпустили меня, — вспоминает Завражин, — отдохни, говорят, погости, все равно ведь летать пока не дадут.

Морщась от боли, Николай осторожно трогает голову. Болит. Еще бы ей не болеть! Зацепиться парашютом за дерево и с размаху — о ствол головой. Мог расколоть вообще. Стараюсь успокоить его: «Ничего, Николай. Заживет. До свадьбы долго еще…» Он улыбается.

* * *

Время близится к полночи. Тишина.

— Товарищ командир! — тихонько окликает Завражин. — А товарищ командир!

Мы лежим в маленькой комнатке — «командирском апартаменте» нашего лазарета. Две ночи я спал здесь один, — так настоял заботливый доктор, — скучал, переживал свою неудачу в бою, дожидался Завражина. Все время теплилась надежда, что он возвратится. Вот он приехал, и врач опять проявил свою, как он говорил, «чуткость к больному» — поместил Николая со мной. Да еще пошутил: «На досуге подумайте, обсудите свои ошибки».

— Вы знаете, — говорит Николай, — что творилось в полку, когда вы не вернулись с задания?

Мне хочется поправить его, сказать, что мы не вернулись вдвоем и что люди переживали за нас обоих. Но чувствую, он загорелся, хочет сказать о чем-то особом, важном, и если ему помешать — не скажет.

— Все навалились на Федю Короткова и Юру Маковского. «Предатели, — сказал Воскресенский, — бросили в бою командира». — Завражин подумал, вздохнул и, видя, что я молчу, добавил: — Я тоже думал, что вы погибли. Не хотелось возвращаться домой. Когда артиллеристы попросили побыть у них денек-другой, так я даже обрадовался. — Николай опять помолчал, вероятно, решал, сказать или не говорить самого главного, и вдруг сказал: — Мы договорились оберегать вас в бою, а что получилось…

Смешной он, Коля Завражин. Впрочем, нет, не смешной, скорее наивный. Наивный, честный, бесхитростный. Что думает, то и говорит. Пусть говорит. Мне хорошо и приятно. Чувствую, как тепло заливает мне грудь, голову, плечи. «Договорились оберегать». А я даже не думал, что немцы могут меня свалить. Не думал, и все. Так всегда получалось, что из боя выходил победителем. Самураи дрались не хуже фашистов, может, и лучше. Смело, зло и упорно. Фанатики! И все-таки на моем личном счету семь сбитых японских машин. А в то время я был куда менее опытным, чем сейчас.