Убийство царской семьи - Николай Соколов Страница 29

По мере укрепления его положения около Государыни росло и его честолюбие. Похвиснев показал, что незадолго до революции Распутин телеграфировал одному из вновь назначенных губернаторов: «Доспел тебя… губернатором».

Руднев считает Распутина бедняком, бессребреником. Не знаю, на чем он основывается. Мною установлено, что только в Тюменском отделении Государственного банка после его смерти оказалось 150 000 рублей.

Свидетели говорят о нем как о неопрятном, неотесанном невежде. Не обладал умом, но был хитрый.

Изучив Распутина, Руднев пришел к выводу, что он «несомненно обладал в сильной степени какой-то непонятной внутренней силой в смысле воздействия на чужую психику, представлявшей род гипноза».

Князь Юсупов показывает: «Он был совершенно некультурный мужик, неумный, но очень вкрадчивый. Благодаря своему невежеству и разнице между той средой, к которой он принадлежал, и той, в которую он попал, он иногда производил своей личностью впечатление наивности и чего-то детского. Святости я в нем никогда не чувствовал. Я убежден, что религиозность его была личиной, которой он прикрывался и под которой я чувствовал обман и грязь. При всем том я видел в нем колоссальную силу духа зла, и этой силой он сознательно порабощал людей. Последние минуты его жизни меня окончательно убедили, что я имел в его лице дело с необыкновенным человеком по сумме той нечеловеческой силы, которая в нем заключалась и определенно проявилась в его необычайной живучести».

Сходясь с Распутиным, князь Юсупов согласился, чтобы Распутин лечил его. Распутин прибегал при этом к обычным приемам гипноза, в чем и состояло лечение.

Все свидетельские показания о Распутине сводятся в конце концов к двум точкам зрения: по одной – он громадная сила, по другой – он ничтожество: «побитый конокрад».

Я не считаю Распутина силой. Он не был ею, потому что он не обладал волей. Он, скорее, был безволен.

Но в нем несомненно была одна черта, выделявшая его из общего уровня. Он обладал редкой нервной приспособляемостью к жизни. Это позволяло ему очень быстро схватывать обстановку и человека. Подобное свойство всегда сильно действует на нервных людей, особенно на женщин. Они всегда склонны видеть в таких людях прорицателей, пророков. Мужичий облик, как контраст, служил в данном случае в пользу Распутина. Его громадная наглость сильно укрепляла общее впечатление.

В конце концов, как бы ни относиться к Распутину, нельзя отрицать в нем одной несомненной черты – его колоссального невежества.

Учитывая в то же время его бешеную активность, я решительно отказываюсь видеть в нем самодовлеющую личность. Он не был ею, и в своей политической роли он подчинялся благодаря своему невежеству чьим-то иным директивам.

Кто же стоял за ним?

Керенский показывает: «Пребывая у власти, я имел возможность читать многие документы Департамента полиции в связи с личностью Распутина. Читая эти документы, поражаешься их внутренним духом, их чисто шпионским стилем. Что чувствовалось, например, в словах Распутина, когда он настойчиво до самого конца своего в неоднократных документах писал Царю про Протопопова: «Калинина не гони, он наш, его поддержи»? Я говорю в данном случае только про самого Распутина и хочу сказать, что его именно роль для меня не подлежит сомнению. Кого видел в нем Пуришкевич, убивавший его? Он нисколько не скрывал, что в его лице он убивал прежде всего изменника. Вспомните про Хвостова. Я лично не питаю положительных чувств к личности Хвостова. Но он открыто боролся с Распутиным как центральной фигурой немецкой агентуры. Как ожесточенно с ним боролся Распутин при помощи окружающих его лиц, того же Манасевича-Мануйлова! Так вот я хочу сказать, что в результате знакомства моего с указанными документами у меня сложилось полное убеждение о личности Распутина как немецкого агента, и, будь я присяжным заседателем, я бы обвинил его с полным убеждением».

Член Государственной Думы Маклаков³² показывает: «Я хорошо припоминаю, как Хвостов, бывший министром внутренних дел, в последние дни своего министерства рассказывал мне, что он учредил наблюдение за Распутиным и что для него было совершенно ясно, что Распутин был окружен лицами, которых подозревали как немецких агентов. Многие из тех лиц, на которых падало подозрение военной контрразведки как на немецких агентов, совершенно самостоятельно специальной разведкой за Распутиным оказывались в большой к нему близости. Это совпадение было настолько разительно, что Хвостов счел своим долгом, по его словам, доложить об этом Государю, и это было причиной его немилости, его опалы и отставки. Считаю, однако, своим долгом удостоверить, что тот же Хвостов, который в это время считал себя очень обиженным Императорской четой и очень дурно вообще отзывался о личности Государя, ни на минуту не допускал мысли, что Императорская чета могла бы иметь соприкосновение с германской интригой. Напротив, он рядом соображений и фактов это энергично отрицал».

Князь Юсупов показывает: «Я неоднократно видел у него в кабинете каких-то неизвестных мне людей еврейского типа. Чаще всего они появлялись у него тогда, когда он или уезжал в Царское, или уже был там. Они тотчас же окружали его после возвращения, подпаивали и о чем-то обстоятельно расспрашивали. Наблюдая их действия, я видел, что результаты своих расспросов они записывали в свои записные книжки. Понял я, откуда немцы черпали свои сведения о наших тайнах. Я понял, что Распутин – немецкий шпион».

Юсупов выведывал от Распутина, как он относится к сепаратному миру с Германией: «Я от него слышал: «Не надо этой войны, надо войну прекратить, довольно пролито крови». Он это говорил настойчиво, определенно. Я его раз спросил: «А как на это смотрят в Царском?» Он мне ответил: «Да что там смотрят? Конечно, дурные люди им другое говорят. Да все равно по-моему будет. И Государь, и все устали… Куда ему справляться с таким делом! Вот Царица у нас мудрая. Ей нужно все в руки дать. Чтобы она всем управляла. Тогда будет все хорошо. Это – народная воля».

Готовый дать Распутину обвинительный вердикт присяжного заседателя, Керенский все же оговаривается: «Что Распутин лично был немецкий агент или, правильнее сказать, что он был тем лицом, около которого работали не только германофилы, но и немецкие агенты, это для меня не подлежит сомнению».

Даже Юсупов показывает: «Мне все же кажется, что, являясь агентом немцев, он в своей политической деятельности не был вполне сознательным для самого себя и до известной степени поступал бессознательно в своей губительной для России деятельности».

Наблюдавшее за Распутиным по приказу высшей военной власти фронта лицо показывает: «Мне лично пришлось от него слышать в середине 1916 года: «Кабы тогда меня эта стерва не пырнула (Хиония Гусева), не было бы никакой войны, не допустил бы». Он откровенно говорил, что войну надо кончать: «Довольно ужо проливать кровь-то. Теперь ужо немец не опасен, он уже ослаб». Его идея была скорее мириться с ними… Для меня в результате моей работы и моего личного знакомства с Распутиным было тогда же ясно, что его квартира – это и есть то место, где немцы через свою агентуру получали нужные им сведения. Но я должен сказать по совести, что не имею оснований считать его немецким агентом. Он был безусловный германофил… Ни одной минуты не сомневаюсь, что говорил Распутин не свои мысли, то есть он, по всей вероятности, сочувствовал им, но они ему были напеты, а он искренне повторял их».