Жизнь - Подвиг Николая Островского - Иван Осадчий Страница 29

«16 декабря. В 7 часов утра на тревожный звонок брата я вошла в комнату, – вспоминала впоследствии сестра писателя Е.А.Островская. – Бледность его лица и холодный пот на лбу доказывали, что опять начался приступ боли от камней в почках. Напугало меня его требование вызвать немедленно врача, впрыснуть морфий. Чувствовалось, что мучительные боли обрушились на уставшее слабеющее тело…

Ничто не могло на этот раз облегчить жестокие боли – сделанный укол не принес ни покоя, ни сна…

Необходима была операция, но при неподвижности брата делать ее было невозможно…

Часто пробуждаясь от минутного забытья, он спрашивал медсестру: «Я не стонал во сне?» и, получив отрицательный ответ, облегченно вздыхал. Он не хотел выдать стоном свои страдания…

Рассказывает Петр Новиков, ближайший, многолетний и верный друг Николая Островского:

«С этого дня Николай Алексеевич уже никого не принимает. Исключение сделали лишь Николаю Никандровичу Накорякову, директору государственного издательства «Художественная литература». Он передал Островскому подобранные листы романа «Рожденные бурей», полученные из типографии, своего рода сигнальный экземпляр.

Николай Алексеевич очень обрадовался подарку, полушепотом поблагодарил Накорякова: «Как хорошо!»

Этот первый экземпляр романа «Рожденные бурей» стал последней радостью Николая Островского.

…В доме стало тихо, все говорили шепотом. Николай Алексеевич… часто впадал в забытье, а приходя в себя, прислушивался к разговору секретарей, передававших дела друг другу. Он установил строгий порядок дежурств у своей постели. Жене Раисе Порфирьевне запретил пропускать занятия в Коммунистическом университете, где она училась.

Спрашивал: отправили ли рукопись романа «Рожденные бурей» по указанным им адресам? Его успокаивали: все сделано.

Николай Алексеевич не верил в близость своей смерти и просил о состоянии его здоровья никому не говорить. В особенности опасался он за мать: «Не тревожьте матушку. Это может стоить ей жизни. А я крепкий, выдержу и на этот раз!» (П.Новиков. «Счастье быть бойцом», М., 1984, стр. 268–269). Но…

«Утром 22 декабря по обыкновению перестелили его постель, – вспоминала Е.А.Островская. – Только от очередного бритья он отказался – из-за слабости. Даже в эти часы ничто не ускользало от его чуткой натуры. Он чувствовал, что тревога за его жизнь угнетает близких. И чтобы хоть немного облегчить наше состояние, он сказал: «Чего вы приуныли, ребята? Вам сказали, что я умру? Не верьте, я не раз обманывал врачей, и на этот раз так будет…»

Ему сделали укол, от которого он упорно отказывался. Спустя час он уснул…» (Воспоминания о Николае Островском. Сборник. М., «Молодая гвардия», 1974, стр. 441–442).

«Не горюйте, друзья мои, я не сдамся и на этот раз, – утешал он близких. – Я ещё не могу умереть, – ведь я должен вывести из беды мою молодежь, я не могу оставить их в руках легионеров».

«Смерть ходила где-то близко вокруг дома», в котором находились Андрей Птаха, Раймонд, Леон, Олеся, Сарра (герои нового романа Николая Островского «Рожденные бурей»), пытаясь найти щель, чтобы войти туда. Островский стоял на страже их жизни, искал выхода из беды. Но смерть атаковала его самого; она нашла щель и уже проникла в его дом.

– Будем биться до последнего! – яростно кричал в осажденном легионерами охотничьем доме Андрей Птаха.

До последнего бился и Николай Островский. Но болезнь наступала с таким чудовищным ожесточением, что его ослабевший, переутомленный напряженной работой организм не в силах был уже сопротивляться. Все старания врачей остановить приступ не увенчались успехом. Он умирал. Но умирал так же мужественно, как жил. Ночью Николай Алексеевич сказал дежурившей у его постели жене: «Мне тяжело, больно, Раюшка. Видно врачи не договаривают всего. Я чувствую, что все может кончиться катастрофой».

Некоторое время он лежал молча. Резко сдвинутые брови свидетельствовали о его крайнем, мучительном напряжении. Затем он продолжил:

– То, что я тебе сейчас скажу, вероятно, будет моей последней связной речью… Жизнь я прожил неплохо. Правда, все брал сам, в руки ничего не давалось легко, но я боролся и, ты сама знаешь, побежденным не был. Тебе хочу сказать одно: как только жизнь тебя чем-нибудь прижмет, вспомни меня. Помни также, что где бы ты ни работала, что бы ни делала, учебы не бросай. Без неё не сможешь расти. Помни о наших матерях; старушки наши всю жизнь в заботах о нас провели… Очень их жаль… Мы им столько должны! Столько должны… А отдать ничего не успели. Береги их, помни о них всегда…» Он впал в забытье…

Очнувшись, спросил находящегося возле него брата Дмитрия:

– Я стонал?

И, услышав отрицательный ответ, произнес:

– Видишь, смерть подошла ко мне вплотную, но я ей не поддаюсь. Смерть не страшна мне…

Потом снова забылся. Придя в сознание, спросил врача:

– Я стонал?

– Нет.

– Это хорошо. Значит, смерть не может меня пересилить.

Николай Алексеевич дышал уже кислородом. В последний раз смотрел он тогда в глаза смерти. Она надвинулась так близко, как никогда прежде, но он не дрогнул. Его беспокоило лишь одно:

– Я в таком большом долгу перед молодежью, – говорил он, уже угасая. – Жить хочется… Жить нужно…

22 декабря 1936 года в 19 часов 50 минут Николай Алексеевич Островский скончался…

ЦК ВКП(б), ЦК КП(б)У и правительство Украины, ЦК ВЛКСМ, правление Союза советских писателей с глубоким прискорбием извещали наш народ о смерти талантливого писателя – орденоносца Николая Алексеевича Островского, который был связан «одним целым со своим великим, воскресшим и освобожденным народом». И эта связь была так крепка, что её не могла разорвать смерть.

Три дня он лежал на высоком постаменте среди цветов и венков. Три дня безостановочно с утра до ночи двигался мимо него скорбный людской поток. В почетном карауле стояли писатели, моряки Тихоокеанского флота, бойцы пролетарской дивизии и юные пионеры, старые большевики и комсомольцы, народные артисты и архитекторы, полярники и летчики, сын Чапаева и дочь Фурманова, делегации Ленинграда, Киева, Шепетовки и Сочи.

Урну с прахом Николая Островского сопровождали стрелковая часть и отряд кавалерии. Они шли воздать воинские почести славному бойцу, преданному сыну партии и народа. Узами, более прочными, чем родство, более нежными, чем дружба, были связаны все эти люди с человеком, который жил и творил во имя их торжества. Расставаясь, они уносили с собой его светлый образ, обогащенный новыми чувствами, новыми думами.

Когда на древней башне Новодевичьего кладбища пробило два часа, писатель Александр Фадеев открыл траурный митинг.

– Мы хороним сегодня мужественного рыцаря рабочего класса, верного сына партии, талантливого писателя, – сказал он. – Весь необыкновенный пример его жизни внушает великую гордость за нашу партию, выращивающую таких людей, как Островский. Непобедимы идеи, которые воодушевляли его!