Гудериан - Кеннет Максей Страница 29

Диалог между Гитлером и Гудерианом теперь приобрел характер личных контактов. Приглашения на обед или в оперу неизменно приводили к дискуссиям о проблемах танковых войск. Привычка отводить Гудериану ведущую роль в военных операциях стала почти формальностью. Так, 16-му корпусу после Мюнхенского соглашения, отсрочившего войну, поручили оккупировать Судетскую область. 5 октября Гудериан писал Гретель о тех «страданиях и преследованиях», которые пришлось вынести немцам при чешской власти – они «потеряли всякую надежду». В «Воспоминаниях солдата» он повествует о восторженных толпах, приветствовавших фюрера и его войска. Когда Гитлер сел в автомобиль Гудериана, «он в очень дружеской манере пожал мне руку… Очень великий человек!» – писал Гудериан. «Такая победа без единого взмаха меча – пожалуй, беспрецедентное явление в истории. Разумеется, это стало возможным только благодаря тому, что в наших руках был новый, острый меч, и мы проявили твердую волю пустить его в ход, если бы мирные средства оказались исчерпанными. Этот отважный человек преследовал очевидные цели, не оставляя ни у кого ни тени сомнений».

Далее он рассказывал об оккупации: «…укрепления противника оказались не такими сильными, как о них думали, но все же лучше брать их таким способом». О «…нескрываемом удовлетворении каждого, включая министра иностранных дел, фон Риббентропа, что войны удалось избежать». Говорил и о том, что с Рейхенау у него нет никаких расхождений: «Мы пришли к полному согласию. От его штаба было мало пользы. Жаль!» В тот момент в Германии, пожалуй, мало кто не согласился бы с Гудерианом в его оценке Гитлера. Несправедливый Версальский договор был ликвидирован, и при этом не пришлось пожертвовать ни одной человеческой жизнью. Однако долговременные последствия этого шага оказались более зловещими. Тогда Гудериан не придавал им особого значения, настолько некритичным было его отношение к фюреру.

Когда программа перевооружения стала набирать темпы, выяснилось, что ресурсов катастрофически не хватает. Австрийский ломоть оказался не по зубам германской экономике, и на горизонте замаячил призрак инфляции, тем более что Гитлер, проглотив Судеты, готовился к захвату всей Чехословакии. Политика министра экономики, доктора Шахта подвела финансы страны к пропасти. Присоединение Австрии и Судет скорее увеличило, а не уменьшило долг Германии. В 1937 году Шахт установил ограничения на военные расходы как по времени, так и по количеству, и в январе 1939 года, будучи президентом рейхс-банка, предложил министру экономики объявить Рейх банкротом, отказавшись предоставить очередную ежемесячную ссуду. По словам Геринга, уполномоченного по выполнению четырехлетнего плана, Шахта сразу же уволили. Однако мировое общественное мнение уже было настроено против Германии, и Гудериан, посетивший Британию в это время, должен был почувствовать такую перемену.

Когда в марте 1939-го была оккупирована вся Чехословакия, и Гитлер стал оказывать давление на Польшу, в умах генералов уже не оставалось сомнений относительно того, по какому пути их ведут. По отношению к гитлеровскому режиму и его политике сотрудников генштаба, как и гражданское население, можно было условно разделить на три категории. К первой категории относились такие, как Гудериан, те, кто приветствовал гитлеровский режим как средство возрождения престижа и авторитета Германии, кто гордился армией, которую они строили заново, и кто был зачарован новыми видами оружия. Вполне понятно, что это чувство обостряло честолюбивое желание увидеть свои идеи воплощенными в действительность. Эта группа, пожалуй, очень опасалась поляков и ненавидела коммунистов. Западные державы являлись противовесом для их весьма агрессивных устремлений, потому что были слишком сильны. Вторая категория включала военных и гражданских лиц, при Гитлере лишившихся своих должностей или третировавшихся им, и потому питавших к нему неприязнь – например, Гаммерштейн-Экварт и Шахт, а также Бек, выступавший за мир главным образом потому, что считал, что Германия не готова к большой войне. В этом отношении Гудериан был с ним согласен, потому что слишком хорошо знал несовершенства танковых войск и всей остальной армии. И, наконец, третья категория – огромное большинство, те, на кого Гитлер одел свой хомут, кто соглашался со второй категорией, но не подали в отставку, не были уволены и продолжали тянуть лямку, стараясь не слишком глубоко вникать в суть дел, которыми они занимались. Бек и его единомышленники постепенно создадут движение активного сопротивления. Гальдер будет обсуждать с заговорщиками планы убийства Гитлера, когда наступит подходящий момент, и при этом станет лавировать и давать туманные обещания, а когда дойдет до дела, пойдет на попятную, ссылаясь на присягу на верность Гитлеру, принятую войсками 3 августа 1934 года, или на чувство долга перед армией в надежде, что, оставаясь на службе и не уходя в отставку, удастся сделать что-нибудь полезное. Однако, оспаривая некоторые планы Гитлера, тем не менее, Гальдер выполнял его приказы и продолжал заниматься подготовкой войны.

Такой же линии придерживался и главнокомандующий фон Браухич, вторая жена которого очень симпатизировала нацистам. Фон Браухич безучастно наблюдал, как генеральный штаб из мозга армии превращается в механизм исполнения решений политического руководства. Он лишь изредка делал попытки навести относительный порядок в армейской иерархии, пресечь кумовство и коррупцию. В Австрии и Судетах он вместе с Гитлером наблюдал за триумфом Гудериана и решил того попридержать, сначала в союзе с Беком, а затем с Гальдером, то ли из страха, что Гудериан, сочувствовавший нацистам, может оказаться опасным соперником, то ли просто из зависти. Точной причины мы теперь уже не узнаем. Однако с этого времен становится очевидным, что противники Гудериана перенесли центр тяжести своей критики с его идей на личность автора.

Существовал еще один фактор, который не могли игнорировать ни военные, ни гражданские деятели, хотя его значение временами преувеличивали. Имеется в виду культ личности Гитлера. Немалая часть населения смотрела на него как на бога, поднявшего Германию из глубин депрессии, сократившего безработицу и вернувшего народу чувство гордости за свою родину. Геббельс поддерживал эту идею. Низшие слои германского общества относились к чести своей страны с не меньшим благоговением, чем высшие. Политическое чутье, которым генеральный штаб никогда особенно не отличался, на этот раз не подвело его диссидентствующих сотрудников, понявших, что без поддержки народа любая попытка обуздать Гитлера обречена на провал. Они еще не забыли вид революционных солдат и толп в 1918 году, а Гитлер, пожалуй, был самым способным демагогом своего времени, обладавшим даром наэлектризовывать многотысячные толпы. Он очень ловко облекал все, что делал, в одежды кажущейся законности и справедливости.

Но даже в этом случае старшие германские офицеры, наблюдавшие методы его Добровольческого корпуса вблизи и знавшие, что ядро нацистской партии состояло из закаленных ветеранов, неспособных реадаптироваться к нормальной жизни, не должны были питать иллюзии относительно дел, которые эти люди могли натворить. Уж о преследованиях евреев они не могли не знать. Есть данные, подтверждающие, что Рейхенау, например, одобрял подобную политику. Гудериан уклонялся от этой темы. Во всяком случае, его причастность к расовым преступлениям не задокументирована, что, впрочем, едва ли должно удивлять. Хоть Гудериан и ненавидел коммунистов и с опасением следил за возрождением Польши, ему нельзя приписать какие-либо расовые или религиозные предрассудки. Ничего в его произведениях не дает оснований для предположений на этот счет, скорее наоборот. Можно с полной уверенностью заявить, что немецкие офицеры были совершенно слепы, если в 1938 году не могли распознать надвигающуюся опасность мировой бойни. В то же время они, конечно, не могли предвидеть «Конечного решения» и всех его ужасных последствий, потому что в то время этот кошмар был просто невообразим.