Черчилль - Пол Джонсон Страница 29

Клементина Черчилль надеялась, что поражение на выборах 1945 года – своего рода «благословение», и это во многом оказалось правдой. Во-первых, ее муж был избавлен от мучительной обязанности управлять трагическим, однако неминуемым процессом упадка империи. За шесть лет мировой войны Британия была полностью истощена, обессилена и находилась в оцепенении. Клемент Эттли и его кабинет без колебаний предоставили независимость Индии. Как и предсказывал Черчилль, страна раскололась на индуистскую и мусульманскую части, и все это сопровождалось ужасающей резней. Однако распада страны на более мелкие государства, которого он так опасался, не произошло. Возрождение Индии как великой экономической державы под патронатом Британии (а он видел это именно так) началось после его смерти по инициативе самой Индии. Накопление Индией капитала, что по убеждению Ганди должно было разрушить культуру и душу этой страны, для Черчилля являлось желанной перспективой, финальным оправданием британского правления. В этом вопросе он оказался прав, а Ганди ошибался. Однако он довольствовался тем, что был избавлен от обязанности дать Индии свободу. И как обычно, поборовшись с законодательством на различных стадиях, он смирился с решением Парламента. Он сказал Неру, новому индийскому премьер-министру: «Теперь это стало твоей задачей – привести к процветанию Индию, которой я служил и которую любил».

Черчилль был также избавлен от необходимости принимать участие в создании государства Израиль. Он оставался убежденным сионистом. Бен-Гурион и Вейцман, отцы-основатели Израиля, были его друзьями. Однако он не мог смириться с предшествовавшим утверждению Израиля жестоким террором «Иргуна» и «Банды Штерна», который был направлен в том числе и против британских войск. «Я стараюсь выбросить из головы все, что касается Палестины», – печально говорил он.

Он полагал, что находясь в оппозиции, выполнял двойную задачу. Во-первых, он пытался привлечь внимание мировой общественности, в особенности Соединенных Штатов, на угрозу, исходящую от набиравшего мощь сталинского Советского Союза. В Америке Черчилль был необычайно популярен. 6 марта 1946 года по приглашению президента Трумена, ставшего его близким другом и преданным поклонником, Черчилль произнес речь в колледже Вестминстер, город Фултон, штат Миссури: он призвал к бдительности в ответ на угрозы Советов. «Железный занавес опустился над континентом», – сказал он. По сей день продолжаются споры, изобрел ли Черчилль термин «железный занавес». Достоверно лишь то, что он сделал это выражение популярным, так же как и слова «холодная война». «Холодная война с Россией пришла на смену горячей войне с Германией», – говорил он. Однако Черчилль также отчетливо осознавал свою вторую задачу, заключавшуюся в необходимости наладить диалог, – несмотря на холодную войну и железный занавес. Как и прежде он искал встреч и переговоров. Он любил говорить: «Лучше болтать, чем воевать». Он настойчиво отвергал обвинения в том, что является человеком войны и более того «поджигателем войны». В 1941 году он не без удовольствия сфотографировался с американским автоматом «Томпсон». Этот снимок часто использовали против него как иллюстрацию к образу «гангстера Черчилля» – и Гитлер, и его соперники лейбористы. Но фотография была отличная, и Черчилль ее любил. Когда он во время войны летал над Атлантикой, он требовал, чтобы его спасательная шлюпка была оснащена автоматами «Томми». «Я плена боюсь больше, чем смерти, и если уж пойду ко дну, то с боем».

И все же он боялся прослыть чересчур озлобленным. Именно поэтому в 1945-м он приветствовал назначение на пост министра иностранных дел Эрнеста Бевина, жесткого, решительного и при необходимости беспощадного, он считал его человеком, способным противостоять русским и показать им «что почем». Он рукоплескал Эттли за его твердую позицию по отношению к продвижению советских войск, особенно во время блокады Берлина. Ему не нравились уменьшительные прозвища Эттли (кроме тех, которые он придумывал сам). Однажды в Чартвелле сэр Джон Роджерс назвал его «глупым старичком Эттли». Черчилль рассердился: