Вторжение. Взгляд из России. Чехословакия, август 1968 - Йозеф Паздерка Страница 29

Чешская среда, в которой некоторые из них аккуратно перемещались, не заразила их. Они знали свое. Среди них были люди невероятного масштаба, как, например, Алексей Румянцев, друг Солженицына Юрий Карякин, Анатолий Черняев, философ Мераб Мамардашвили или американист Георгий Арбатов ^[84]. Все они сыграли огромную роль в эпоху горбачевской перестройки. Уже тогда, в Праге, они были образованными, знающими языки и повидавшими свет, а не только Прагу. Разумеется, им здесь нравилось, хорошо жилось, однако еретические мысли, даже и привезенные с родины, они предпочитали прятать скорее в дайвицком дворце, чем в тогдашней доступной им Праге. А вот что изменило пражских русских, так это вынужденный отъезд из Праги. Спустя где-то десять дней после начала вторжения примерно десять из них получили предписание немедленно оставить Прагу. Разумеется, десять человек только из этой редакции. Кто знает, сколько именно пражских русских было вынуждено в эти дни покинуть другие международные организации? На подготовку к отъезду им давали всего несколько часов. Моя приятельница рассказывала, что, когда помогала Лукину собирать вещи, у них даже не было времени раздобыть ящики из-под овощей. В чем-то это напоминало депортацию, хотя и выборочную. Высылаемые ожидали худшего. Однако никого не арестовали, ни с кем ничего особенного не произошло – в том числе, конечно, и потому, что даже в высших кругах КПСС не было единого мнения по поводу оккупации. Коллеги тогда устраивали сбор денег в пользу уволенных – не всюду, конечно.

Георгий Арбатов

Насколько я знаю, Владимира Лукина взял под свое крыло Георгий Арбатов – в академический Институт США и Канады. После прихода Горбачева в 1985 году пражские русские оказались на виду. Владимир Лукин был назначен послом в США. Я встречался с ним, когда был председателем верхней палаты нашего парламента: он возглавлял тогда комитет Думы по международным делам. А в последний раз мы виделись вскоре после того, как Владимир Путин назначил его, ко всеобщему удивлению, омбудсменом. Удивило же это всех потому, что Лукин был одним из основателей оппозиционной либеральной партии «Яблоко», которая теснее всего связана с именем Григория Явлинского.

Мы не строим иллюзий относительно того, что это именно мы «инфицировали» будущую команду Горбачева и что, не будь Пражской весны, перестройка бы не состоялась – хотя мне приходилось слышать и такое. И все-таки пребывание в Праге сблизило этих людей; они жили здесь в условиях большей свободы, общались с левыми со всего мира, читали зарубежные газеты и журналы, а главное, их объединил один общий стигмат – когда именно над ними нависла угроза скорой отправки домой. Это наверняка очень укрепило их общность.

Мы все еще мало знаем друг о друге – чехи и русские. Владимир Лукин в интервью, включенном в эту книгу, говорит, что нас, чехов и словаков, разбудило только письмо Солженицына, адресованное IV съезду писателей в июне 1967-го, что, конечно, нелепость. Нашим писателям Солженицын ничего не писал, его заботила одна только Россия и ее судьба. А на том съезде Александр Климент предложил провести голосование о том, чтобы это знаменитое письмо было зачитано, и съезд практически единогласно – против был один голос – поддержал его. Читал письмо Павел Когоут.

Мои несколько уже размытые воспоминания приводят меня к выводу, что даже сегодня чехи и русские не слишком понимают друг друга. Их взаимный интерес невелик. Мы склонны недооценивать русских. Мы хотим видеть Россию в самых черных тонах – и нам это удается.

«Я пытался с ними говорить»
Беседа с журналистом Владленом Кривошеевым

Владлен Михайлович Кривошеев (р.1930) – журналист и экономист. Окончил Московский педагогический институт. С 1961-го – сотрудник газеты «Известия»; в 1965 – 1968 годах – собственный корреспондент «Известий» в Чехословакии. В сентябре 1968-го, после отказа писать статьи, идеологически обосновывающие вторжение, был отозван в СССР и вскоре уволен из газеты. Работал в отделе туризма ВЦСПС. В начале 1990-х некоторое время работал в Праге, в Институте прогностики Академии наук Чешской Республики. В настоящее время – на пенсии; занимает должность советника ректора Российского нового университета в Москве.

– Вы приехали в Прагу корреспондентом «Известий» в середине 1960-х годов. Какое впечатление произвела на вас тогдашняя атмосфера в Чехословакии?

– Я сразу влюбился в Прагу и в Чехословакию в целом. Замечательная страна, все такое красивое и чистое. Это был разительный контраст с унылой советской действительностью. А еще мне моментально бросились в глаза глупые идеологические лозунги, висевшие повсюду: «Советский карандаш – наш образец!», «Советский ресторан – наш образец!» Это меня насмешило. Сравнивать замечательные чешские рестораны с их культурой общественного питания с советскими – это казалось какой-то дурацкой шуткой. Когда в середине 1960-х годов к нам в гости приехала моя теща и впервые зашла в чешский магазин, она чуть не расплакалась. «Здесь столько товаров! Как так может быть?» – спрашивала она сквозь слезы.

Вскоре у меня завязалось множество контактов с коллегами-журналистами. Мое знакомство с ними сопровождалось и смешными моментами. Я пришел представиться в одну редакцию, а они меня спрашивают, давно ли я работаю в «Известиях». По-чешски я не говорил и поэтому ответил по-русски, что я, можно считать, питомец «Известий», а вы сами прекрасно знаете, что «питомец» по-чешски значит «болван». Раздался гомерический хохот, и чехи стали созывать всех: «Идите посмотреть на болвана из “Известий”. Сам признался». Мы все над этим посмеялись.

Владлен Кривошеев. Москва, 2009 год

(Фото Либора Унгерманна)

– Как вы воспринимали настроения так называемой Пражской весны?

Вскоре мне посчастливилось познакомиться с самим Дубчеком: через две или три недели после моего приезда в Прагу. Это случилось в зале какого-то ресторана, когда Дубчек приезжал на заседание чехословацкого парламента ^[85]. Там нас кто-то и познакомил. Усадив меня рядом с собой, он начал критиковать тогдашнего генерального секретаря Компартии Чехословакии Антонина Новотного ^[86]. Я ему говорю: «Поймите, я советский журналист, мне, наверное, такое и слушать не следует!» А он на это: «Сиди и слушай». Мне нравились его открытость и одновременно способность серьезно относиться к критике. Он все время повторял: «Без оппозиции ты пропал. Без критики невозможно руководить».