Сталин. Человек, который спас капитализм - Льюис Е. Каплан Страница 29

Когда Гарри Трумэн унаследовал президентство после неожиданной смерти Франклина Делано Рузвельта, он выдвинул три своих главных принципа: он был рожден и вырос демократом; он был приверженцем Нового Курса; он твердо верил в основы американской демократии. Это был человек, не изведавший прелестей высшего образования, и все же он нашел силы и время, чтобы глубоко изучить историю своей страны. Когда он неожиданно оказался в положении лидера некоммунистического мира, весь этот багаж — наряду с огромной долей здравого смысла — был его опорой при вселении в Белый дом. У него не было опыта в международных делах, и на пост госсекретаря он назначил Джеймса Бирнса, который хоть был и постарше президента, но такого опыта также не имел. Конечно, Трумэн мог рассчитывать на профессионалов в Госдепартаменте для обеспечения необходимой аппаратной работы и брифингов. Тем не менее предстоящая задача была осложнена многими нерешенными проблемами.

В августе 1945 года, когда Трумэн впервые встретился со Сталиным и Черчиллем, единственное облачко войны витало только над Японией. В соответствии с договоренностями, достигнутыми Сталиным и Рузвельтом в Ялте, русские войска вторглись в занятую японцами Маньчжурию, активно участвуя в стремлении союзников добиться безоговорочной капитуляции императора Японии. Трумэн сообщил Сталину об особом оружии, которым обладает Америка и которое может понудить Японию сдаться. Сталин уже знал об этом оружии из собственных источников. Советский Союз официально мог быть равноправным членом «тройки», но его равноправие было обставлено условиями и не являлось полноценным партнерством.

Сталин понимал, что истеблишмент США и Британии будет доверять Советскому Союзу лишь до определенной черты.

После атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки в администрации и внутри научного сообщества разгорелись серьезные споры, надо ли поделиться этой атомной технологией с русскими. Сторонники этого упирали на важность альянса в победе нацизма, и ученые были уверены, что Советский Союз все равно сумеет повторить создание двойной команды американо-британских специалистов. Но американский истеблишмент все-таки решил, что лучше на обозримое будущее оставить эти секреты под замком в США.

Тогда ли началась «холодная война»? Или еще раньше, вслед за Бреттон-Вудскими соглашениями в июле 1944 года, когда Сталин отозвал согласие своего представителя на вступление во Всемирный банк и ВМФ? Или «холодная война» вообще была неизбежной, учитывая коренной конфликт идеологий — государственного социализма и капитализма? Но «холодная война» была явлением намного более значительным и масштабным, чем экономический и идеологический конфликт. Это была цепь мощных изменений и событий на протяжении сорока пяти лет, которые охватили жизнь двух поколений. Угроза опустошительной ядерной войны, которая уничтожит обе стороны, не оставляла сознание людей. Многие историки пришли к заключению, что действия одного человека, Иосифа Сталина, сдвинули колеса. Они указывают на его отказ от проведения свободных выборов в Польше, его нежелание провести окончательные переговоры по заключению мира с разделенной Германией, использование им местных компартий в западных странах для дестабилизации существующих правительств и, наконец, завесу секретности над всем, что происходит в Восточной Европе.

Все эти факторы сделали свой вклад в напряженность, да еще нежелание Сталина освободить нефтеносные поля северного Ирана, но все это вместе все-таки не определяло «холодную войну». Уродливость, как и красота, определяется взглядом наблюдателя. В Соединенных Штатах существовала мощная и влиятельная группа деятелей, которые категорически противились самому понятию социализма и коммунизма. Эти системы были генетически несовместимы с их интересами, и они расценивали альянс союзников как «брак по расчету». Эта политическая группа, которая придерживалась изоляционизма до войны, была готова защитить себя под прикрытием ядерного щита, атомной бомбы. Поддержанные республиканцами со Среднего Запада и англофобскими ирландскими католиками, они ошибочно принимали «холодную войну» за спасение, так это выглядело в их близоруком видении послевоенного мира. Они готовы были оставить Западную Европу на заслуженную ею участь, и даже от Британии, где к власти пришли лейбористы, Соединенным Штатам лучше было отдалиться. По-своему они участвовали в горячке «холодной войны». Противовесом этой антирузвельтовской коалиции были коммунисты и сочувствующие, а также доброжелатели-либералы, вращающиеся вокруг Элеоноры Рузвельт и Генри Уоллейса, бывшего вице-президентом при Рузвельте. Они были настроены просоветски и склонны были возлагать вину за растущую вражду между двумя странами на политику администрации Трумэна. Наконец, были интернационалисты, во главе с Трумэном и бывшими приверженцами Нового Курса, которые располагались где-то посредине этих двух крайностей. Они готовы были поддерживать сотруднические отношения с Советским Союзом, но весьма скептически оценивали направление, куда вел страну Сталин.

Трумэн был наивен. Он верил, что Сталин будет верен другому соглашению, достигнутому в Ялте: о свободных выборах в Польше. Но это условие в Ялтинских соглашениях было составлено так туманно, чтобы косвенно склонить Сталина к войне с Японией. Сталин не имел ни малейшего желания допускать влияния англичан и американцев на тех территориях, которые были уже под властью Советской армии, и уж тем более в Польше, которая находилась между границами СССР и Восточной Германии. Черчилль мог бы восстановить довоенное польское правительство, живущее в изгнании в Англии, мог выделить солдат, флот и авиацию для поддержания своих усилий, но Сталин был тверд, как алмаз. Сталин знал, что ни Соединенные Штаты, ни Британия не готовы вступить в войну за Польшу. Затем Трумэн поставил в неловкое положение себя и Черчилля, призвав к свободным выборам в Румынии и Болгарии, двух странах, воевавших на стороне нацистов. Сталин подтвердил условия Ялтинского соглашения, где говорилось о совместной четырехсторонней оккупации Берлина и Вены, причем обе зоны находились на территории, фактически занятой советскими войсками. Он также согласился принять Францию в качестве четвертой оккупационной силы.