Безымянные тюльпаны. О великих узниках Карлага - Валерий Могильницкий Страница 29

— Нет, отчего же. Можно встретиться. Хоть, честно говоря, я чертовски занят. — Крепкое рукопожатие, и уже на ходу: — Рад был Вас повидать… А то ведь в конце войны ходила легенда, что Вы и Мотя Талалаевский погибли…

— Ошибаетесь. Мы погибли гораздо позже.

Ошанин оглушительно смеется…

Встретился я и с Женей Долматовским. Он только-только вернулся из Парижа и говорил со мной так, словно он сам стоял на вершине Эйфелевой башни, а я внизу. Ну, бог с ним, довольно злословить».

В письме от 19 марта 1958 года Кац пишет:

«Мотя! Читал ли ты во втором номере „Нового Мира“ статью-подборку: „Писатели в ВОВ“? Какая же подлая и бесчестная рука листала комплект „Сталинского Знамени“, выискивая в нем 2–3 стихотворения Грибачева и проскакивая мимо сотен стихотворений 3. Каца и М. Талалаевского. Обидно. Но это не первая и не последняя обида. Ну да ладно, черт с ними!»

Сам же Талалаевский старался не обращать внимания на «кулуарные беседы», равнодушие новых «гениев» советской литературы, редакторов и журналистов. Он говорил Капу:

— Да бог с ними — слабыми и падкими на славу и большие гонорары. Будем, как в войну, трудиться до упаду, и удача посетит нас… Самое страшное — аресты, Кенгир — позади…

И действительно, этот настрой помог выжить Талалаевскому. Пришел и на его улицу праздник — с большим успехом прошли на сценах украинских театров его пьесы «Первые ландыши», «На рассвете», в Москве вышли его книги стихов «Солнечная осень», «Зеленые всходы»…

В самый водоворот антисемитской кампании в СССР в 1947–1953 годы попадает не только Талалаевский, но и десятки других поэтов и прозаиков Украины и России. Вместе с Талалаевским на станцию Джезказган в столыпинском вагоне прибыли известные украинские поэты из Киева Аврам Гонтарь и Терень Масенко.

Ровесник Матвея Ароновича Талалаевского, Аврам Юткович Гонтарь всячески поддерживал все начинания фронтового поэта, охотно участвовал в его концертах для заключенных, читая свои прекрасные стихи.

О поэзии Гонтаря я впервые узнал в 1976 году от донского поэта Даниила Долинского, который работал заведующим отделом в журнале «Дон». Именно в тот год в Москве вышло избранное Аврама Гонтаря в престижном издательстве «Художественная литература» с предисловием поэта и критика Льва Озерова, весьма знающего толк в поэзии. Расхваливая стихи А. Гонтаря, он и словом не упомянул, какой ценой ему достались «проникновенный лиризм, глубоко пережитое содержание». А ведь уже приближался восьмидесятый год, культ личности давно развенчал Хрущев, и можно было вспомнить проклятый людьми Кенгир и бараки, полные смрада и вшей, через которые прошел Гонтарь, осужденный то ли за сионизм, то ли за национализм.

Но мы многое тогда еще не знали о сталинских злодеяниях. И нам в голову даже не приходило, что А. Гонтарь — бывший зэк. Мы читали его стихи и восхищались его строчками:

Без гнева ворона в снегу

На поле видеть не могу.

Как выразить яснее?

Снег отдает голубизной,

На нем морщинки ни одной.

И вдруг

Пятно чернеет!

Вот эта точка в белизне

Выклевывает сердце мне.

Картавый голос слышу я:

«Три века длится жизнь моя,

Я пью чужое горе всласть —

Мне надо, чтобы кровь лилась!»

Без гнева ворона в снегу

На поле видеть не могу.

Позже я узнал, что эти стихи А. Гонтарь читал в Степлаге. Его слушали и офицеры-надзиратели, и заключенные… Как его «пронесло», до сих пор не пойму… Ведь эти стихи были не о вороне, а о Сталине и его подопечных..

Все понял лишь Талалаевский, понял, ахнул от страха и замолчал… И лишь тогда успокоился, когда прозвучали аплодисменты. И махнул рукой Гонтарю: с тебя хватит, мол, испытываешь всех. Пусть почитает лучше стихи Терентий Германович Масенко. И он крикнул со сцены:

— Следующий — поэт Масенко.

О Терентии Германовиче хорошо пишет в своей книге «Спина земли» Юрий Васильевич Грунин, тоже бывший узник Степлага. Эту книгу он подарил мне 30 марта 2006 года, когда я приехал в Жезказган продолжить свой творческий поиск по сбору материалов о великих узниках сталинских лагерей. Встретились мы в местном музее на заседании литературного объединения «Слиток», которым я в свое время долгие годы руководил. И он мне сказал:

— Вот моя исповедь о карлаговских временах.

Исповедь получилась чистой, искренней. Как раз в этой книге Юрий Грунин возвращает из небытия имя Терентия Германовича Масенко, старейшего поэта Украины, ставя ему в заслугу, что даже после реабилитации тот не забыл о Кенгире и написал о нем поэму «Степные тюльпаны». Эту поэму похвалили Максим Рыльский и Павло Тычина, но опубликовать ее не смогли, ибо в издательствах еще витал дух предвзятого отношения к писателям — бывшим зэкам, хотя и реабилитированным.

Начав свою дружбу в особлагере, Юрий Грунин и Терень Масенко продолжили ее после освобождения. Завидная стойкость! В книге Тереня Масенко «Журавли над океаном», вышедшей в издательстве «Советский писатель» в Москве в 1970 году, я нашел ряд его стихотворений, которые перевел с украинского Юрий Грунин. Это — «Дождь», «Сила жизни», «Баллада о необычной мести», «Главный конструктор», «Вечерний Киев», «Заветное слово». В основе всех этих стихов Масенко — огромная любовь поэта к жизни и людям.

Сто раз на дню мы целовались,

А губы губ не напились.

Сто раз навек мы расставались,

А до сих пор не разошлись.

Но ничему не научили

Нас ни страданья, что прошли,

Ни то, что нас не разлучили

Все силы мудрые земли.

И снова к взору взор прикован,

Рука к руке — в который раз!

У жизни есть свои законы —

Они порой сильнее нас…

Книга стихов Тереня Масенко «Журавли над океаном» вышла при его жизни, в 1970 году. А через год его не стало. Умирая, он вспоминал далекий Казахстан, своих друзей по несчастью, просторные степи, на которые смотрел через решетки вагона, возвращаясь на Украину. Он писал:

О, этот дальний край земли,

Где только колышки в пыли.

Пред ними на колени встану.

Простите, соколы мои.

Мы помним Вас. Вы полегли,

Как безымянные тюльпаны.

Хорошо, что безымянных тюльпанов становится все меньше. Имена мучеников Гулага возвращаются к нам.