Прекрасные авантюристки - Елена Арсеньева Страница 29

— Государыня, объявляю тебе волю царя Федора Ивановича, — проговорил Власьев. — Заутра, чуть рассветет, тебе с царевичем, и братьям твоим, и родственникам выезжать в пожалованный царевичу удельный город Углич. А еще жалует тебе царь свою царскую услугу, стольников, стряпчих, детей боярских, стрельцов четырех приказов для оберегания…

Как она изжила тот день до вечера — страшно вспомнить. Мысли одна чернее другой кружили в голове, словно хищные птицы. День тянулся невыносимо. Наконец Марья Федоровна услышала перебор колоколов — начали звонить к вечерне.

Настала пора идти к новому государю.

Впереди шли слуги царя, за ними — Марья Федоровна и мамка с царевичем на руках, позади — еще двое слуг. Длинные переходы, отделявшие терем от государевой половины, чудились бесконечными. И пока царица шла под их темными сводами, ей все более немыслимыми и пугающими казались намерения брата, Бельского и Романовых. Нет, это невозможно, это слишком опасно! Она упадет в ноги Федору, она…

Горло перехватило от запаха ладана, донеслось заунывное пение. Марья Федоровна проходила мимо запертых государевых палат — Грановитой и Золотой. Здесь ее муж когда-то принимал послов, а теперь по нему панихиду служат. И ни жену его, ни сына младшего даже не позвали поглядеть на покойного, отдать ему последнее целование. Да неужто их вот так и увезут в Углич, даже проститься не дадут? Какое унижение, какое поношение!

Через несколько мгновений молодая вдова вступила в небольшую палату, куда одновременно с нею в противоположную дверь вошел Федор. Вновь пахнуло ладаном, и Марья Федоровна поняла, что новый царь явился с панихиды. Глаза его были полны слез, губы дрожали.

Наверняка сейчас он, и всегда мягкий душою, особенно податлив и покладист. Самое время обратиться к нему со слезным молением…

Марья Федоровна рванулась вперед, готовая упасть на колени, но замерла на полушаге: вслед за государем вошел Борис Годунов.

Чудилось, черная птица влетела в покои — враз и красивая, и страшная. Хищная птица! Темные, чуть раскосые глаза сияли, каждая черта дышала уверенностью и силой, поступь была твердой, властной. Словно бы не с панихиды, а с торжества он шел, где его чествовали как победителя.

Что ж, так оно и есть. Победитель. Вот он — истинный царь земли Русской!

Федор Иванович целовал и крестил младшего брата, благословляя его в дорогу, а Марья Федоровна и Годунов стояли друг против друга, меряясь взглядами. Годунов смотрел снисходительно, уверенный, что подавил эту маленькую женщину своей внутренней силой. А она…

Вся гордость, угнетенная страхом супружеской жизни с самовластным и грозным царем, всколыхнулась в ней в это мгновение. Нет, не упадет она к ногам временщика, не станет молить о пощаде — все бессмысленно. Человек этот жесток и страшен потому, что наслаждается страданиями слабых. Но бог его накажет за это — рано или поздно накажет!

И в этот миг Марья Федоровна поняла, что готова на все — да, на все, только чтобы получить возможность еще хоть раз взглянуть в глаза Годунова и увидеть в них страх. Страх и неуверенность в своей участи!

Она сдержанно простилась с царем и удалилась, высказав на прощание только одно пожелание — избавиться от прежних слуг и завести в Угличе новых. Разрешение было дано смущенным, огорченным царем. Если Борис Годунов и остался недоволен снисходительностью Федора Ивановича, то виду не подал. Такую малость он мог разрешить опальной царице! Ведь взамен он получал многое, многое… почти все, чего желал!

Утром следующего дня все Нагие и царевич Дмитрий вместе с ними удалились в Углич — на пять лет. И все эти годы Марья Федоровна каждый день, каждый час ждала беды. Ждала беды от Годунова!

Ее предчувствия сбылись именно в том месяце, который самим названием своим предсказывает страдания и беды. Не зря говорят в народе: «В мае — маяться!»

…С самого начала мая царевич все прихварывал. Василиса Волхова прослышала, есть-де знатный знахарь, лечит всех, и все выздоравливают, — может, зазвать его на царский двор?

Марья Федоровна побоялась принять решение сама, стала советоваться с братьями. Михаил, он был попроще, говорил: отчего не позвать? Афанасий, осторожный хитрован, помалкивал, потом уклончиво проронил: «Опасаюсь я…»

Марья Федоровна понимающе кивнула: допусти в дом знахаря, чужого человека, — за ним разве уследишь? А ну как окажется в самом деле подсыл Годунова? С него, с хитреца Бориски, всякое станется. Ведь, по слухам, сестра его Ирина вовсе неплодна. Случись что с Федором — а он слаб умом и хил телом, — немедля будет царевич вывезен из Углича и воссядет на трон. Ирину — в монастырь, Бориску… знает небось, что ему на коленях придется жизнь для себя вымаливать! Не может, ну никак не может он жить спокойно, пока подрастает в Угличе маленький царевич — законный наследник Ивана Грозного!

Сама Марья Федоровна от этих мыслей минуты покоя не знала, с ними засыпала, с ними просыпалась, с ними вскакивала среди ночи, бессонно глядя во тьму. Страшилась не только за невинного ребенка — и за себя, и за братьев. Долгие годы, проведенные в напряжении, не прошли для нее даром: на некогда прекрасном лице застыло выражение непреходящей тревоги, черные глаза глядели испуганно, словно высматривали приближение опасности.

Да, ей всюду виделась опасность. Но все-таки подступы настоящей беды она проглядела…

Началось с того, что по приказу Годунова (якобы по государеву, однако всяк знал, откуда ветер дует!) царевича Дмитрия и Марью Федоровну запретили поминать в церквах при постоянных здравицах в честь государевой семьи. Все чаще распространялся слух, что угличский поселенец вообще не может притязать на престол: сын от седьмой жены не считается законным ребенком и наследником.

Нагие были оскорблены, однако что они могли поделать? Обратиться к государю с челобитной? Но разве пробьется грамотка к Федору Ивановичу, минуя Бориску? Решили ждать удобного случая, а тем временем в Угличе появился дьяк Михаил Битяговский с сыном Данилою да племянником Никитой Качаловым.

Причина его приезда была вполне прилична: якобы хозяйством ведать. Марья Федоровна удивилась: нешто их хозяйство плохо блюдется? Видать, Битяговский думал, что плохо, иначе почему бы слонялся день-деньской по всем закоулкам дворца, все вынюхивал и выглядывал? Как наткнешься на него в темном коридоре — невольно за сердце схватишься. Рожа-то у него — словно бы и родного отца сейчас зарезать готов. Сущий зверь! Да и сынок с племянником таковы же.

Хуже всего, что с ними стала вести дружбу Василиса Волохова. И сын ее Осип не отходил от Битяговских да Никиты Качалова. Раньше царица доверяла мамке безоговорочно, а теперь стала держаться отчужденно.

И вот он настал — тот майский день. Царица с сыном как раз воротилась от обедни. Сияло все вокруг, деревья зеленели небывало — очень уж теплым выдался май, птицы пели как ошалелые. Зелень, голубое небо, алая, словно огнем горящая новая рубашечка царевича… Ожерелок [25]ее был расшит жемчугом.