Феномен Александра Невского. Русь XIII века между Западом и Востоком - Вадим Долгов Страница 29

Обращает на себя внимание тот факт, что список из шести удальцов, отличившихся в битве, состоял не из одних княжеских дружинников. О боярском статусе Гаврилы Олексича мы узнаем, во-первых, из формата его имени: он поименован с отчеством. Во-вторых, поименован первым. Что, впрочем, может быть связано с его особенным геройством. В-третьих, более подробно о нем повествует поздний источник – Бархатная книга. В ней рассказом о происхождении Гаврилы открывается раздел, посвященный нескольким дворянским родам, которые числились его потомками. Родословие Гаврила Олексича дано в статье, посвященной роду Свибловых, которые считались происходящими от одного из двух сыновей Гаврилы – Акинфа, а Пушкины происходили от другого – от Ивана Морхини. «Изъ Немецъ пришолъ Радша. А у Радши сынъ Якунъ. А у Якуна сынъ Алекса. А у Алексы сынъ Гаврило Алексичь. А у Гаврилы дети: Иванъ Морхиня, Да Акинфъ. И отъ Ивана Морхини пошли Товарковы, Замыцкие. А отъ Акинфа пошли Свибловы, Каменские, Застолбские. А у Ивана Морхини одинъ сынъ Александръ. А у Александра 5 сыновъ: Григорей Пушка, Да Володимиръ Холопища, Да Давыдъ Казаринъ, Да Александръ, Да Федоръ Неведемица» ^[142].

Сбыслав Якунович – тоже боярин, но не княжеский, а новгородский. Новгородская первая летопись младшего извода упоминает его в числе новгородских тысяцких. Судя по тому, что его предшественник на посту тысяцкого Степан Твердиславич скончался в 1243 г., его карьера тысяцкого началась именно с этого времени. Фигура Сбыслава интересна в двух отношениях. Во-первых, мы видим, что в XIII в. бояре еще не превратились в отчужденных полководцев, наблюдавших ход сражения, сидя в вызолоченном седле вдали от места битвы, и были способны в бою результативно помахать таким демократическим оружием, как топор. Во-вторых, важно, что в решающий момент городская знать вполне могла встать плечом к плечу с княжескими дружинниками.

Полочанин Яков – княжеский ловчий. Ловчий считался важной придворной должностью, организатором охоты. Ловчие нередко упоминаются в древнерусских текстах как представители непосредственного княжеского окружения. Происхождение из Полоцка неудивительно. Полочанкой была жена молодого князя. Как известно из других источников, с отданной замуж в другую землю княжной, как правило, отправлялось некоторое количество придворных из ее былого окружения.

Меша – тоже новгородец. С одной стороны, упоминание без отчества могло бы свидетельствовать о его простонародном происхождении. С другой, в бой он вступил не один, а со своей дружиной. То есть в данном случае он не рядовой участник битвы, а командир. Его имя тоже было вовлечено в оборот позднейших генеалогий. По меткому выражению Д.Г. Хрусталева, «знатные дворянские фамилии распределили между собой в качестве пращуров чуть не всех героев Невской битвы». Упомянутый Меша оказался осмыслен в качестве основателя знатного рода бояр Морозовых. Хотя, строго говоря, летописных оснований (по крайней мере, если говорить о сегодняшнем состоянии этого вида источников) для такого отождествления нет.

Сам по себе Меша – фигура интересная. Кто мог иметь свою дружину в средневековом Новгороде? Во главе собственных дружин обычно выступают князья. Уже даже княжеские бояре отдельных дружин как будто не имеют. Да и городские бояре, такие как именитый Сбыслав Якунович, тоже показаны в битве как отдельные действующие лица, а не главы отрядов. Если буквально следовать тексту, собственные дружины в Невской битве были только у Александра и у этого самого Меши. При этом Меша не удостоен отчества. Такое сочетание факторов позволяют предполагать в Меше главу собственного подразделения неаристократического происхождения. Это мог быть отряд ушкуйников, принявший участие в общегородском мероприятии. Характерно, что среди всего разнообразия целей Меша с дружиной выбрал для атаки цель характерно пиратскую – корабли.

Сава – дружинник, «от молодых его», то есть член младшей княжеской дружины. И Ратмер «от слуг его». Тоже, видимо, дружинник. Очевидно, термины «молодые» и «слуги» обозначали какие-то категории внутри княжеской дружины. Увы, сказать точно, как они соотносились между собой, теперь невозможно. И слово «молодой», и слово «слуга» означают явно каких-то не самых высокопоставленных членов дружины. Но кто из них выше по статусу, не ясно. Можно только предполагать, что статус «молодого» выше, чем статус «слуги», раз Сава упомянут раньше Ратмера.

Следует заметить, что откровенно демократических элементов среди перечисленных в «Житии» действующих лиц нет. Да и список Новгородской первой летописи поминает в основном представителей городских верхов: Костянтин Луготиниц и Гюрята Пинещинич упомянуты с отчествами, значит, аристократы. На роль простых горожан подходят разве только летописные Намест и Дрочило Нездылов, «сын кожевника». Но в общей массе они составляют малую долю. В основном погибшие герои относятся к элитным слоям. Причину этого можно видеть в двух обстоятельствах: во-первых, на молниеносный поход были мобилизованы только люди, являющиеся представителями военной элиты: дружинной или городской. Простых ремесленников, для которых война не была основным занятием, в поход не брали. Во-вторых, внимание летописца могло быть направлено на элиту в силу специфики его социального мировоззрения. Так или иначе, мы видим, что Невская битва была выиграна силами профессионалов военного дела. Причем характерно, что все эти воины-профессионалы большей частью описываются не на страницах летописи, где бы им надлежало быть, согласно современному мировоззрению, а на страницах сугубо религиозного произведения: жития.

Странное на первый взгляд для житийного текста описание примеров воинской удали дружинников тесно связано со специфическим пониманием характера святости Александра, который являл собой тип святого воина, не святителя или страстотерпца. Проникновение элементов воинского этоса в систему христианских ценностей произошло уже в первые века бытования православия на Руси и надолго закрепилось в качестве элемента культурного своеобразия.

Для Александра эта битва стала боевым крещением. То, что глава государства лично возглавил атаку на врага, было в порядке вещей. От древнерусского князя ждали личного участия во всех предприятиях. В битве он лично предводительствовал войску, увлекая его своим примером, выступая впереди всех на лихом коне. На войне хороший князь сам, не полагаясь на воевод, устраивал наряд сторожевой службы, а на охоте ловчий наряд, в церкви – наряд церковной службы. Дома он вникал во все мелочи организации хозяйства, не перепоручая заботу об этом ни тиуну, ни отроку.

Сам творил суд, сам встречал гостей, сам проявлял удаль на охоте, сам говорил на иностранных языках. Он не мог быть ни лентяем, ни засоней, ни обжорой. Таким представлен идеальный князь в «Поучении» Владимира Мономаха. Набор прекрасных личных качеств составлял его «личный капитал», обеспечивающий ему авторитет, сходный с авторитетом «старших мужчин» родовой эпохи. Этим древнерусские реалии отличались от синхронных им византийских. Как было показано И.С. Чичуровым, образ идеального правителя, сложившийся в византийской политической мысли, имел совсем иные черты: «Развитой государственно-бюрократический аппарат ставил василевса прежде всего перед необходимостью контроля за ним. Неудивительно поэтому, что в византийских „княжеских зерцалах“ мы не встретим трактовки личных трудов императора, подменяющих деятельность должностных лиц» ^[143]. Общественное развитие Руси не зашло еще настолько далеко, чтобы изжить представление о князе как о вожде, который должен быть лучшим во всем ^[144]. Александр Невский – характерная фигура русского Средневековья.