Бесславие: Преступный Древний Рим - Джерри Тонер Страница 29

СЕНАТОР ПОШАРИЛ ЗА СКЛАДКАМИ ТОГИ: «Сколько просишь?» — Из сумрака, скрывавшего его собеседника, также из-под тоги высунулась рука со свитком: «Не скупись, сенатор. Вещица огонь». — Мешочек с золотыми перекочевал из рук в руки, и мужчины поспешили разойтись. Сенатор быстрым шагом проследовал по тускло освещенным, путаным римским закоулкам, брезгливо отталкивая тянущиеся к нему из темноты загребущие руки попрошаек, к своей вилле на склоне Эсквилинского холма, где сразу же и уединился в личном кабинете. Тяжело переводя дух, он извлек свиток и положил его на рабочий стол. Пот тяжелыми каплями падал со лба на столешницу, пока дрожащей рукой возился сенатор с сургучной печатью, стараясь поддеть ее из-под кромки листа так, чтобы не повредить драгоценный документ. Наконец печать тихо хрустнула, и, развернув свиток во весь стол, сенатор жадно склонился над ним, чуть ли не носом утыкаясь в папирус, чтобы разобрать буквы в тусклом свете свечи. О да! Это была не подделка, а самый что ни на есть подлинный, самый настоящий Вейентон!

При Нероне сенатор Фабриций Вейентон опубликовал сборник памфлетов и анекдотов про других сенаторов и жрецов, скромно озаглавив его «Завещание». Император не понял юмора и изгнал Вейентона из Италии, а все найденные экземпляры книги повелел сжечь. Как водится, запретный плод оказался сладок, и книгу старательно разыскивали и читали, «пока доставать ее было небезопасно; в дальнейшем возможность открыто иметь ее у себя быстро принесла ей забвение» (Тацит, Анналы, XIV.50). Увы, ни единого фрагмента из этой сатиры до наших дней не дошло, а потому и судить о достоинствах и недостатках книги затруднительно. Для нас важнее понять: жизнь под властью императора подразумевала жесткую цензуру и ограничения на распространение негативных новостей, из-за чего люди имели весьма слабое представление о том, что в действительности происходит. А тут такой шанс — целый сборник всякой всячины о тайных преступлениях и пороках аристократии. Но Нерона устранили, а Вейентона вернули из ссылки, так что при Веспасиане, Тите и Домициане он уже ходил в записных фаворитах, — и о его скандальной книге очень быстро все забыли. Кому интересно читать россказни преуспевающего политика?

Слухами полнилась вся имперская земля. Анонимные сплетни были для людей единственным способом распространить какие-либо неофициальные сведения и просто высказать свое подлинное мнение об императоре; ну и, конечно же, только в изустной передаче можно было хоть как-то обсуждать доступные средства изменения режима. Но и в частных беседах людям приходилось соблюдать крайнюю осторожность, поскольку о любых подслушанных разговорах с малейшими признаками выражения недовольства могло быть донесено властям. Предельной конспирации, разумеется, требовали реальные заговоры. Любое покушение на установленный порядок трактовалось как измена, которая, как мы увидим далее в этой главе, воспринималась римскими императорами как самое серьезное из всех мыслимых и немыслимых преступлений. Да иначе и быть не могло, поскольку дни императора, не сумевшего раскрыть и пресечь заговор, были сочтены. Когда-то сами Ромул с Ремом передрались из-за верховенства в деле основании Рима; так и повелось, что высокая политика в римском государстве всегда сводилась к битве не на жизнь, а на смерть. Римляне, как зачарованные, следили за непрекращающейся политической борьбой в верхах. Летописцы имперской эпохи, такие как Светоний и Тацит, следили за развитием событий скорее как хроникеры, а не историки. Они насыщали свои повествования детальными пересказами всех перипетий интриг, разворачивавшихся в правление каждого из императоров, и описаниями страшных судеб, постигших их преступных врагов. Но и сами императоры предстают небезгрешными. Тот же Калигула, к примеру, явил граду и миру наихудшие образцы жестокости римских властителей. Он не гнушался ничем, придумывая самые дикие наказания для преследуемых: не подвезут мяса диким зверям, так распорядится скормить им преступников, да еще и лично отберет из выстроенных в ряд осужденных самых откормленных; а за обедом, рассказывали, для поднятия аппетита он любовался исполнением любимой из изобретенных им экзекуций — распиливанием приговоренных пополам.

Понятие преступной измены было встроено в самую сердцевину политической системы Римской империи, ибо без постоянной борьбы против внутренних врагов она оказывалась, по сути, неработоспособной. Устрашение и террор являлись для римских императоров важнейшими орудиями в арсенале тактических средств обеспечения покорности подданных, а жестокое подавление — единственным ответом на любые поползновения к оппозиции или подозрения в заговоре против них. Тайная слежка и фабрикация обвинений также во все времена входили в арсенал императоров. Однако по прочтении страшных сюжетов, которыми полнятся страницы трудов римских историков, остается стойкое впечатление, что произвол и беззаконие в исполнении императоров были прямым и естественным следствием неограниченной автократии, а отнюдь не оправданной реакцией на угрозу их политической власти. Тацит объясняет, что к написанию «Истории» его побудило то, что весь освещаемый в ней период, начиная с гражданской войны после смерти Нерона и заканчивая убийством Домициана, характеризовался тиранией и произволом. При скверных императорах, пишет он, всё что угодно может быть объявлено преступлением: происхождение, богатство, вступление в должность или отказ от оной. Дела настолько плохи, что добродетель ведет к верной гибели. Императоры выплачивают огромные денежные премии доносчикам, которые следят за теми, кого боятся государи. Некоторые из доносчиков, предававшие своих ближних и сеявшие хаос, получают жреческие и консульские должности, обретают влияние при дворе. Все одинаково ненавидели и боялись этих шпионов (I.2).