Воспоминания. 1848–1870 - Наталья Огарева-Тучкова Страница 29

Воспоминания толпятся в беспорядке в моей памяти; хочу рассказать об Иване Ивановиче Савиче, о котором я уже говорила и который невольно возбуждал такой юмор в Александре Ивановиче. В это время денежные обстоятельства Савича стали поправляться. Он не давал уже уроков всего на свете, как прежде: французского, немецкого языков, рисования, чистописания, истории и не знаю чего еще.

Мало-помалу он сделался комиссионером по части каменного угля, покупаемого нашими пароходами. Дела его пошли хорошо; он уже не ел сомнительной пищи, продаваемой на лотках, и не питался одним картофелем, как бывало. Бедные изгнанники! Они все отведали этих блюд; только самые даровитые и настойчивые из них завоевали себе наконец достойную их деятельность. Это получилось у профессора медицины Девиля, Саффи, Таландье и некоторых других.

Савич сблизился с несколькими англичанами, с которыми имел теперь дела, и часто благочинно проводил с ними праздники, а у нас редко бывал по воскресеньям; поэтому мы были крайне удивлены однажды его ранним появлением в воскресный день. Даже в его наружности произошла некоторая перемена: он имел вид чинный и немного сдержанный, очевидно, не без труда выработанный для англичан. Но как только Савич разговорился с соотечественниками, не мог уже утерпеть, чтоб минутами не подниматься на цыпочки или не подпрыгнуть иногда, как каучуковый мячик. Герцен никогда не мог говорить с ним серьезно или победить в себе непреодолимое желание потешаться над ним: всё в Савиче возбуждало в нем насмешливое расположение духа, даже прическа. У Савича были тонкие темные волосы, которые плохо слушались гребня и как-то странно торчали.

В это утро Иван Иванович застал нас в столовой, мы собирались завтракать и ждали только Огарева. Поздоровались, поговорили, потом Герцен окинул беглым взглядом всю фигуру Савича и стал уверять его шутя, что по наружности он стал чистый англичанин, только прическа еще не «промышленного» англичанина.

– Позвольте мне, дорогой Иван Иванович, дотронуться до вашей головы, – сказал Герцен.

Савич был тоже в хорошем настроении и склонил немного голову к сидящему за столом Герцену.

– Боже, – воскликнул последний, слегка прикасаясь пальцами к голове Савича, – ведь это не волосы, право, Савич, это мездра! Как это должно быть тепло! – продолжал он на полном серьезе.

Но Савич, обидевшись, выпрямился и сказал в ответ:

– Вы, Александр Иванович, насмешник; вы над всем смеетесь. Вот Николай Платонович, он добрый, добрый… А вы насмешник, над всем смеетесь…

– Нет, право, только над тем, что смешно, – возражал Александр Иванович, едва удерживаясь от смеха.

В дверях показался Огарев. Савич радостно бросился к нему, целуя, по своему обычаю, в плечо.

– Вот он! – говорил восторженно Савич. – Добрый, милый, любящий, ни над кем не насмехается!

– Я хотел, милый Николай Платонович, поговорить о важном для меня деле с вами обоими, но с ним невозможно, – говорил Савич, указывая с досадой на Александра Ивановича. Последний имел вид школьника, пойманного на месте преступления. Огарев посмотрел на него с упреком.

– В чем же дело? – спросил Николай Платонович.

– Пойдемте в сад, – отвечал наш соотечественник, – я вам всё обстоятельно расскажу.

– Да что вы, господа, позавтракаем прежде, ведь лучше потом предаться сердечным излияниям, – возразил Герцен.

Но Огарев, увлекаемый Савичем, был уже в саду и не слыхал последних слов Александра Ивановича, который не начал завтракать без ушедших. Мы сидели за столом и невольно поглядывали на разговаривающих. Они ходили вдоль всего сада тихими шагами, возвращаясь к дому и опять удаляясь от него; видно было, что разговор был весьма серьезный. Огарев внимательно смотрел на Савича, который горячо что-то рассказывал; иногда, увлекаясь, он забегал вперед, тогда Огарев поневоле останавливался. Видно было, как Савич то хлопал его по плечу, то поднимался на цыпочки, то слегка подпрыгивал; наконец они скорыми шагами вошли в столовую.

– Александр, – сказал Огарев, – Иван Иванович желает с нами посоветоваться; если в двух словах, вот в чем суть. По своим делам ему нужно бы съездить в Россию, но ты знаешь нерешительный характер Савича: он немного опасается; по-моему, нечего, это хорошее дело; что ты скажешь?

– Конечно, хорошее, – согласился Герцен, – но прежде позавтракаем, а после за стаканом эля или вина поговорим обстоятельно.

После завтрака, оставшись одни, они перешли к практической стороне вопроса: говорили, что Савич должен съездить к посланнику и спросить его, может ли он (Савич) получить паспорт для поездки в Россию. Оказалось, что Савич был уже у посланника, тот обещал справиться в России о том, есть ли что-нибудь против почтенного гражданина Российской империи Савича, и велел ему явиться через месяц за ответом.

– Я был у посланника! – вскричал Савич. – Ответ получен, препятствий нет никаких, но я боюсь, можно ли верить?..

– Да чего вы боитесь?! – возразил Герцен с нетерпением.

– Как чего? Вам легко говорить! – вскричал живо Савич. – Мой двоюродный брат…

– Знаю, знаю, да вам-то что, – отвечал, смеясь, Александр Иванович. – Ах, Савич, – продолжал он, шутя, – возьмите паспорт, а я бы с ним съездил вместо вас в Петербург; только жаль, что наши прически не совсем сходны, у меня почти ничего нет на голове, а у вас лес, мездра; посмотри Огарев, ведь это прелесть.

– Ну, будет вам, Александр Иванович, вы всё смеетесь; впрочем, вы москаль, а я хохол, москали и хохлы всегда друг над другом смеются, – говорил Иван Иванович, стараясь сохранить хорошее расположение духа.

Наконец Савича так ободрили, что он решился ехать в Россию и простился с нами.

– А жутко… – говорил он, останавливаясь в дверях.

– Полноте, не вернитесь опять с полдороги! – закричал ему вслед Герцен.

Недель шесть спустя Иван Иванович Савич вернулся из Петербурга и на другой день поутру явился к нам. Несмотря на неурочный час, мы все собрались слушать его рассказы о Петербурге. Он казался в восторге, обнимал то Герцена, то Огарева, целовал их в плечо по очереди. Останавливался, отходил подальше и издали как будто любовался ими.

– Да, – говорил он таинственно, – я там только узнал… Да, да…

– Что вы там узнали? – спросил Герцен. – Вы меня озадачиваете. Не поручили ли вам наблюдать за мной, что вы так на меня смотрите?

– Нет, не то, вы всё шутите, – отвечал Савич и, подойдя к Герцену, сказал ему вполголоса: – Там я узнал, кто вы.

– А здесь не знали, вот что! – возразил Александр Иванович, смеясь.

– Да, не знал! – воскликнул Савич с воодушевлением.

Сделалось неловкое молчание, но Герцен первый прервал его:

– Полноте, Савич, расскажите лучше, что делается в Питере, что говорят.

– Да, да, я сам хотел рассказать, да не умею, не знаю, с чего начать; ну, так и быть, начну с моего приезда. Приехал я в Петербург, давно там не был и нашел большие перемены. Остановился в гостинице, отдохнул, смыл дорожную пыль и отправился к нашему корреспонденту, господину Р., который принял меня очень радушно, просил даже переехать к нему, но я из деликатности оставил все-таки номер за собой; впрочем, я в нем только ночевал. Господин Р. помог мне разыскать тех из моих родственников и знакомых, которые оказались в Петербурге. Он меня записал гостем в разных клубах, возил в оперу, в театр и прочее, – у меня не было ни одной свободной минуты.