Петербург в царствование Екатерины Великой. Самый умышленный город - Джордж Манро Страница 28

Но главной причиной плохих гигиенических условий была крайняя скученность населения. Хотя дома в центре города стояли не слишком тесно, они были забиты людьми до отказа и ещё сверх того. Строительство не успевало за ростом населения, отчего в уже готовых постройках возникала перенаселенность. К концу екатерининского царствования для бедных районов стали характерны меблированные комнаты – в каждом из таких помещений теснилось по десять, а то и по двадцать человек ^[155]. Современник так описывал жилищные условия рабочих: «Эти люди находят жильё даже в лучших частях города; оно пользуется таким спросом, что часто подвалы уже полны жителей, когда рабочие все ещё заняты постройкой первого и второго этажей дома. Здесь многочисленные семьи живут, теснясь в единственной комнате; и нередко население всего здания равняется числу жителей его подвала. Низкое расположение, тесное пространство, малая высота комнаты, испарения от сырых стен несомненно должны вызывать большие потери среди толп, обитающих в этих подземельях… Но если случайно бывает по-другому, то всё же и тогда там страшно недостает той чистоты, без которой даже самые пышные апартаменты являются нездоровыми» ^[156].

В таких условиях быстро распространялись инфекционные болезни. К счастью, город избежал угрозы чумы, опустошавшей Москву в 1771 г. Туберкулез – другая инфекционная болезнь, пусть и не вызывавшая такого же страха, как чума, наряду с желудочными расстройствами неясного происхождения, был, пожалуй, причиной большинства смертей в городе ^[157]. Эти желудочные расстройства не были такими тяжелыми и заразными, как холера или тиф, да и нет никаких данных об эпидемии подобных болезней в рассматриваемый период. Они поразили Санкт-Петербург позже, в XIX в. Сейчас невозможно точно установить, что это были за желудочные расстройства с точки зрения современной науки, как ни соблазнительно было бы приписать их симптомы лямблиозу. Таким же образом, апоплексия, часто упоминаемая как причина внезапной смерти, могла означать и инсульт, и сердечный приступ, и какое-то другое внутреннее повреждение. Эпидемии оспы время от времени поражали Петербург до 1760-х гг. и грозили ему и впоследствии, несмотря на широко рекламируемые кампании оспопрививания горожан. Не существовало никакого надежного барьера и от вспышек гриппа, который тяжко обрушился на город в конце 1780-х гг.

Как бы это ни влияло на здоровье горожан, но способы, которыми в Петербурге избавлялись от отходов жизнедеятельности человека, показывают, что о нормах гигиены здесь заботились мало. Один из немногих наблюдателей, касающихся этой темы, Джон Паркинсон, отмечал, что при входе в дом вице-канцлера графа Остермана он был «почти отравлен вонью из нужника». Паркинсон фактически ни разу не видел стульчака – такого, какие вошли в моду в Англии, – ни в одном русском доме Петербурга, даже в Зимнем дворце. Зловоние остермановского «нужника», о котором Паркинсон писал в дневнике всякий раз, как посещал вице-канцлера, по его предположению, исходило из какой-то обычной ёмкости. Зимой, «так как всё замерзает, это неудобство незаметно; но весной, особенно когда начинает таять, эта неприятность невыносима» ^[158]. В низших слоях населения санитарные условия были, вероятно, ещё хуже. Наверно, следовало благодарить лишь холодные зимы за то, что не случалось серьезных эпидемий или вирусных инфекций.

При столь низких гигиенических нормах в целом неудивительно, что и в конце столетия местные жители все ещё считали «прозрачной и безвредной» невскую воду, которую использовали как питьевую, особенно процедив её дома. Зато вода из каналов была «мутная, илистая, нездоровая и неприятная на вкус» из-за отбросов, которые выкидывали в каналы из близлежащих домов ^[159]. Хуже всего была Мойка. Тем не менее люди продолжали пить из неё воду, правда, с предосторожностями – прокипятив и добавив уксуса, чтобы отбить запах.