Ночи, которые потрясли мир - Эдвард Радзинский Страница 28

Пока Николай встречал детей, из вагонов вывели «людей» и свиту: Татищева, графиню Гендрикову, Волкова, Седнева, Харитонова, фрейлин, нянечек и прочих. Сажают на пролетки.

Волков потом рассказывал:

«Родионов подошел к вагону:

— Выходите. Сейчас поедем…

Я вышел, взяв с собой большую банку варенья. Но они велели оставить банку. Банки этой я так и не получил». (Сколько же он потерял — и все забыл! А вот про банку варенья помнил.)

Тронулись пролетки. На первой — сам глава Красного Урала Александр Белобородов.

Пролетки ехали по Екатеринбургу. И вскоре наш знакомец Волков увидел высокую колокольню на холме. Подъехали к дому, обнесенному почти до крыши высоким забором. Здесь высадили повара Харитонова и лакея Седнева. Остальных повезли дальше…

Наконец вереница пролеток подъехала к некоему зданию. И тут товарищ Белобородов сошел с пролетки и скомандовал торжественно:

— Открыть ворота и принять арестантов!

— Правду говорят: от тюрьмы да от сумы не зарекайся, — шутил в тюремной конторе бывший генерал-адъютант двора Его Величества граф Татищев, а ныне арестант екатеринбургской тюрьмы.

— А я вот в тюрьме родился благодаря царизму, — сумел продолжить тему бывший электромонтер, а ныне глава Уральского правительства.

Скорее всего, это было иносказание, обычная революционная риторика: дескать, тюрьма родила во мне революционера. Ибо Саша Белобородов благополучно родился в отчем доме. Но осторожным надо быть с подобными фразами.

Белобородов родился в отчем доме. А умереть ему придется в советской тюрьме.

Татищев и Волков сидели в одной камере, пока однажды не вызвали графа в контору. Вернулся он счастливый: освободить его надумали и выслать из столицы Урала. И было прощание, и верный царский слуга обнимал верного царского генерала. Надел Татищев свою роскошную шубу — единственное, что осталось от той жизни (ох, не надо носить такие шубы в новое время. В горькую нашу революцию не ходят в таких шубах)… С тех пор никто никогда больше не видел Илью Леонидовича Татищева.

А что же Волков?

Пережил старый слуга своих хозяев: вскоре из одной тюрьмы перевезли его в другую. Когда белые взяли Екатеринбург, он уже сидел в Перми.

Однажды позвали и его из камеры с вещами. Увидел он давних своих знакомцев по Царскому Селу — молодую графиню Гендрикову и старуху Шнейдер. Сделали группу в 11 человек — все из «бывших» и повели их прочь из тюрьмы. Объявили, в пересыльную тюрьму ведут, а потом в Москву отправят.

Ох уж это «в Москву». Мы еще не раз поймем, что оно означало…

Они долго шли, и старуха Шнейдер уже еле передвигала ноги. В руках у нее была корзиночка. Волков взял: в ней были две деревянные ложки и маленькие кусочки хлеба — все имущество учительницы двух императриц.

Прошли город, вышли на тракт. Здесь конвоиры вдруг стали очень вежливы: все предлагали помочь нести чемоданчики. Была ночь, и, видимо, они уже думали о будущем — не хотели в темноте делить добычу. Тут Волков все понял. Он сделал прыжок в темноту и побежал. Вдогонку раздались ленивые выстрелы, а он бежал, бежал… И убежал старый солдат Волков.

А знакомцев его по Царскому — молодую графиню Гендрикову и гофлектрису Екатерину Шнейдер — умертвили. Их трупы потом нашли белые. Очаровательной Настеньке размозжили череп. Убили прикладом — пулю пожалели.

10 мая (продолжение дневника Николая): «Из всех прибывших впустили только повара Харитонова и племянника Седнева (мальчика-поваренка. — Э. Р.). До ночи ожидали привоза с вокзала кроватей и нужных вещей. Дочерям пришлось спать на полу. Алексей ночевал на койке Марии. Вечером он, как нарочно, ушиб себе колено, и всю ночь сильно страдал…».

Так в первый же свой день в Ипатьевском доме мальчик слег. Он не встанет до последнего дня.

Между тем Жильяр, камердинер Гиббс, баронесса Буксгевден и Лиза Эрсберг провели ночь в вагоне на запасных путях. (Здесь, в теплушках, собрались тысячи бездомных…) Почему их пощадили? Одних, видимо, спасли немецкие фамилии — все-таки существовал Брестский мир с немцами. Других — Жильяра и Гиббса — иностранное происхождение.

Но почему пожалели Теглеву?

Она была в нежных отношениях со швейцарцем. И, видимо, тот, кто пожалел, знал об этом… Мне все кажется, что и это опять — наш «шпион»… Конечно же, он, знавший французский, должен был сдружиться в Тобольске с разговорчивым швейцарцем. И вот решил не разбивать пару… Но полно домыслов.

В теплушке, среди тысяч мешочников, в человеческом месиве живут «остатки двора».

Преданный русскому царю, швейцарец Жильяр все пытается получить разрешение вернуться к Семье. Но ему повторяют: «В ваших услугах более не нуждаются». Жильяр идет за помощью к английскому консулу. Но консул объясняет, что во имя блага самих же арестованных лучше… ничего не предпринимать. Это излюбленное объяснение иностранцев, когда они боятся вмешиваться в русские дела.

Однажды ночью к их теплушке прицепляют паровоз и вагон с «остатками двора» оттаскивают из Екатеринбурга в Тюмень. Так пошутила с ними Екатеринбургская ЧК.

Из дневника: «12 мая… Дети разбирали некоторые свои вещи после невообразимо продолжительного осмотра в комендантской…».

Итак, приехала Семья. Приехали «лекарства».

Драгоценности лежали в шкатулках. И еще они были на руках, в ушах, на шеях романовских женщин. Драгоценности, «созданные трудом, потом, кровью…». Теперь их оставалось только отнять. Вернуть в руки народа. С этого момента события стали убыстряться.

«13 мая. Спали отлично, кроме Алексея, боли у него продолжались… Как все последние дни, В. Деревенко приходил осматривать Алексея. Сегодня его сопровождал „черный господин“, в котором мы признали врача…»

«Господин», который появился в тот день в комнатах Семьи и в котором «признали врача», был чекист Яков Юровский.