Дневник детской памяти. Это и моя война - Лариса Машир Страница 28
Дневник детской памяти. Это и моя война - Лариса Машир читать онлайн бесплатно
А война прошла через нашу жизнь очень серьезно. Все детство нашего поколения, весь быт так или иначе были связаны с теми, кто пришел с фронта…
И вот я помню, как однажды я пел своему дядьке Ивану Федосеевичу Шелепову, который вернулся с фронта без ноги. Мы приехали к нему в гости, они уже посидели, выпили, и вот он мне говорит: «Артистом хочешь быть! Спой мне “Степь, да степь кругом…”», как пел Сергей Яковлевич Лемешев, тогда я тебе скажу – будешь ты артистом или нет». Я сказал, что не знаю эту песню, а знаю другую – «Шумел сурово брянский лес». И запел. Отец рыдал, и дядя Ваня слез не прятал, потому что там: «Громи захватчиков, ребята, командир кричит им вслед…» – и так далее. А почему он попросил «Степь, да степь…», потому, что, когда он лежал в госпитале безногий, он не хотел возвращаться к своей Дуне домой – мол, зачем я такой ей нужен! Он рассказывал: «Лежу, гляжу в потолок, и кружится на нем наше село, и вот бреду я по степи… вдруг слышу по радио Сергей Яковлевич Лемешев – «Степь да степь кругом, путь далек лежит…» И вот он меня тогда воскресил, как из петли вынул, – говорит дядька, – потому, чтобы слышать его голос, надо было остаться жить». И он вернулся, и еще стал хорошим кузнецом. Мне тогда казалось, что они плачут оттого, что я так хорошо пою, а это тема войны их волновала и не давала жить спокойно…
Моя малая родина – село Знаменское на Тамбовщине. Большая крестьянская семья. Это по традиции на таких семьях и держалось хозяйство. Я была девятой. После меня еще родились мальчик и девочка. То есть всего у моей мамы Марины Архиповны и отца Ивана Алексеевича было 11 детей, но двое умерли от дифтерии. Старшая, Вера, рано вышла замуж и жила далеко от нас – в Новосибирске. А за ней уехала и Шура, окончила медучилище перед самой войной, и ее направили в Забайкалье, в госпиталь – это начинались бои на Халхин-Голе. Остальные – «семеро по лавкам» были в семье.
Я родилась в голодный 1931 год, и к началу войны мне было 10 лет, к этому возрасту крестьянский ребенок уже помощник в хозяйстве. Деревенское детство – это всегда работа, а уж военное – так покоя не было. Помню, как провожали мужиков на фронт. Все дети высыпали на улицу, как будто праздник какой, взрослые говорили, мол, повоюют немного и скоро вернутся, хорошо бы к уборочной…
* * *
Из наших трех мужчин никого не проводили на фронт. Самому младшему, Вите, было 3 года. Брату Володе – 16. Его призовут через 2 года на Прибалтийский фронт, а через год он попадет в госпиталь с туберкулезом. Его долго будут лечить, но вылечат, он окончит там курсы бухгалтеров и после войны вернется домой.
Ну а третий наш самый главный мужчина лежал в сельской больнице с двусторонним воспалением легких. Думаю, не очень-то было чем тогда лечить. Запомнился папа в последний день, он лежал у окна, глядел на дождь и сказал маме: «Вот увидишь, Мариша, какой нынче будет урожай, дождь теплый!» Мы с Любой остались на ночь с мамой и отцом в палате. Мама нам что-то постелила на пол, а проснулись мы от маминого плача, папа как будто спал. Было это 4 июля…
* * *
До войны мама была учетчицей – в деревне грамотный человек в цене, – после ухода мужиков ее поставили заведовать током. Мы за нее очень боялись, в голодное время опасно отвечать за зерно. Ведь ток с пшеницей – это фактически военно-стратегический объект. Без хлеба ни жить, ни воевать! А вокруг голодные деревни, потому что сдавать государству мы были обязаны даже то, чего не имели в хозяйстве, – это по разнарядке. Я хорошо помню мамины тетрадки, да и наша Надюша как раз перед войной окончила 7-й класс и пошла работать статистиком. Я могу назвать цифры – вот, например, в год с одного двора – молока 280 литров при жирности 3,8 %. Если жирность меньше – 3,2 %, то 320 литров. Чем меньше жирность, тем больше молока. Яиц 75 штук. Шерсти 7 кг. Если нет овец, то чем-то другим отдавали. Мяса 40 кг, а если у кого нет живого мяса во дворе, то должен его одолжить. Вот, помню, дядя Артем Гурчев сдает быка на мясо, а это центнер или больше, и мы все идем к нему записываться, а потом выплачиваем ему кто овощами, кто шерстью… Даже яблони все были переписаны. И телят, и ягнят всех посчитают, корова еще не отелилась – уполномоченный все запишет. Весной по 16 кг картошки – это два ведра – сдавали для быка-производителя, надо было его подкормить, чтобы он коров в стаде огуливал.
Помню лозунг на амбаре: «Все для фронта, все для Победы!» Помню женщин на току, которые деревянными лопатами перекидывают зерно, чтобы оно просыхало. И по две женщины стояли на молотилке, крутили ручки из последних сил. Пылища там стояла! Косынками до глаз лицо завяжут, но от пыли никуда, да еще солнце печет, а передохнуть некогда – уборочная. Зерно беззащитное лежит, подотчетное. До войны, помню, женщины на току пели: «…и Калинин самолично орден Золушке вручал», а в войну не до песен! Как стеклянные ходили, пухли женщины. Я знаю – соберут сливки с молока, маслица скатают шарик, продадут и телогрейку купят, или детям валенки, или что-то на ноги себе. Знаю, что женщины маленькие мешочки с зерном горстки на две прятали, домой несли, чтобы лепешки испечь вместо хлеба. Хлеба ведь у нас не было совсем. Конечно, боялись, но выживать-то надо было и при этом страну кормить!
На один трудодень давали по 100 граммов ржи или пшеницы, и только в уборочную! Я помню, как я молола на ручной мельнице, которую сделал отец. Это два деревянных круга. На верхнем – отверстие, туда засыпалось зерно, а на внутренней поверхности каждого круга набиты осколки от чугунной сковородки. И вот так зерно мололось, ручкой крутишь, получается мука, вкусна-а-я…
Ой, столько всего в памяти, как подумаешь! На женских плечах колхозы держались, матери наши – вечные кормилицы, и детей надо накормить, и армию, и город… Это ж в войну частушки появились «Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик». Помню, сторож дед Алехин как-то не вышел на работу, и мама осталась за него, она была очень ответственная. Так волки ночью подходили, хорошо, что она знала, как дед их отпугивает – очень они не любят, когда по лезвию косы железякой бьют да скребут. Но у деда и собака хорошая была, а мама совсем одна. А в другой раз, когда опять сторож не пришел, мама попросила меня остаться с ней, и мы на скирде ночь провели. В ту ночь приезжала телега, кто-то знал, что Алехина не будет или специально его напоили. Ох, страшно было! И мы ничего не могли сделать. Мама сказала: «Прибьют, потому что за такое тюрьма, если не хуже». Лошадь даже не остановили, чтобы не шуметь. Она сделала круг, и кто-то прямо на ходу зачерпывал пшеницу и кидал в телегу.
Потом стали возвращаться мужчины с фронта, и мы уговорили маму уйти с тока. Тогда ее назначили заведовать фермой. Бедные наши мамы и мы, лишенные детства!
Кроме семиклассницы Нади, у нас Мария в 41-м окончила 9-й класс и хотела дальше учиться, но война не дала. Весь их класс призвали на трудовой фронт. Они ездили на окопы, а потом прошли курсы шоферов. Помню ее трехтонку-«самовар», который дровами заправлялся, и сама она – ключ на ногу за голенище сапога, всегда бегом. В уборочную зерно на элеватор возила с другими ребятами…
А главной хозяюшкой в доме была 12-летняя Люба, я – в помощниках. Старшим некогда – работы в колхозе невпроворот. Мы и младших нянчили – Серафиму с Витей, и полы драили добела мокрым веником да кирпичом, и половики в снегу стирали, летом на реке полоскали, и в огороде пололи, поливали. А еще колхозу помогали: продергать и разредить свеклу, просо поднялось – прополка, подсолнухи созрели – «головы» срезаем и надеваем на коренюшки, чтобы комбайну помочь, – уж такая техника была. Потом это все отвозили на маслобойню…
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Comments