Братья Старостины - Георгий Морозов Страница 28

В своих мемуарах Николай Петрович Старостин детально рассказывал об аресте и пребывании на Лубянке. А вот в книгах Андрея Петровича об этом нет ни малейшего упоминания. Объяснять это принято тем, что старший из братьев создавал «Футбол сквозь годы» во времена перестройки, до которой Андрей Петрович не дожил. Но вовсе не факт, что своеобразная эстафета была бы принята. Николай с его рациональным складом ума не стеснялся описывать мерзости тюремной жизни, а Андрей, возможно, нашел бы их неуместными с эстетической стороны.

Был и еще один нюанс, на наш взгляд, весьма важный. Старший из братьев исходил из опыта прошлых лет и к репрессиям был внутренне готов, даже не видя за собой никакой серьезной вины. Младший, в чьем характере нередко проявлялись черты гедониста, мог об этом и не задумываться. Тем более что всего за несколько недель до мартовских событий у него родилась дочь и заботы были иными. И удар судьбы они могли психологически перенести по-разному.

Если в квартиру Петра чекисты звонили, то в случае с Николаем они избрали другой прием. Было известно, что Старостин имеет разрешение на хранение револьвера, и ну как при задержании откроет пальбу? Поэтому в операции была задействована домработница, бывшая монашка. В нужный час она сняла цепочку и оставила дверь незакрытой. И получилось, как в стихах Владимира Высоцкого, написанных, правда, совсем по другому поводу: «Чтоб не испытывал судьбу, взять утром тепленьким с постели»…

Хотя задержанный не оказывал сопротивления и просил оперативников не шуметь, чтобы не разбудить детей, мимо Елены страшная ситуация не прошла: «Все было, как в фильмах о тех временах. В памяти, например, запечатлелось, как ночью к нам в трехкомнатную квартиру на Спиридоньевке со стуком ворвались незнакомые дяди, в темноте фонариком осветили все уголки, затем увели папу, опечатали две комнаты, а нам с мамой и старшей сестрой Евгенией разрешили жить в девятиметровой комнате. Обыск, кстати, продолжался еще двое суток. Из квартиры были вывезены мебель, картины, другие ценные вещи».

Уместно сопоставить со сценой ареста Петра: еще не состоялся не то что суд, а даже и следствие, ничья вина не доказана, однако опись имущества — в самом разгаре.

Андрей, повторимся, на бумаге подробностей розового утра не оставил. Но друзьям о них рассказывал, и поэт Константин Ваншенкин потом написал с его слов:

«У Андрея на стуле висел пиджак с орденом „Знак Почета“. Тогда эти ордена еще крепились не на колодке с булавкой, а на винте. Один из пришедших вырвал его, не развинчивая, с мясом. Грудная Наташа спала в соседней комнате. Андрей сказал, что должен попрощаться с ней. Они не разрешили. Но он отмахнулся и шагнул в дверь. Они вдвоем завели ему за спину руки и держали так, пока он, нагнувшись, целовал ребенка».

От дворника Петр узнал, что пришли и к Николаю, позже на допросе услышал в соседнем кабинете голос Андрея. Старший, в свою очередь, получил недозволенную информацию из-за оговорки конвоира на Лубянке: «Старостин Андрей, выходи!» Андрей же был в полном неведении о том, что происходило с семьей, с братьями.

Впрочем, испытание неизвестностью вообще входило в тактику следствия. Арестованных Старостиных, помещенных в одиночные камеры, не торопились вызывать на допросы. Да и потом, когда сопровождали по коридорам Лубянки, выбирали время и маршруты так, чтобы они не пересекались с другими заключенными, а уж тем паче друг с другом. Если же два конвоя все-таки пересекались, то следовала команда: «Лицом к стене!»

Наверное, профессиональные рецидивисты в застенках сумели бы наладить обмен «малявами». Однако откуда было знать тонкости тюремной переписки спортсменам?

Следователи — и Еломанов с Петром, и Рассыпнинский с Николаем, и Коган с Андреем — поначалу вели себя одинаково. Не предъявляя никаких конкретных обвинений, предлагали сознаться в содеянном. И это тоже было запланированной частью игры: а вдруг кто-то из братьев решит облегчить свое положение какими-то — пусть и незначительными — показаниями? И тогда, отталкиваясь от этого, можно будет раскалывать и остальных.

Пытку бессонницей к Старостиным также применяли системно, в том числе и к арестованному позже Александру. Но она могла продолжаться только до определенного предела, потому как вкупе с недостаточным питанием истощала человека до такой степени, что он был уже не способен на диалог со следствием. Андрей какое-то время не мог самостоятельно передвигаться, полтора месяца провел в больнице Бутырской тюрьмы, а потом заново учился ходить, из-за чего отодвинулись сроки суда. Николаю начал отказывать вестибулярный аппарат, он страдал головокружениями.