Маннергейм - Леонид Власов Страница 28

С шести часов утра в полку шла тщательная чистка лошадей, которой придавали преувеличенное значение. Затем начинались занятия. Кормили солдат великолепно. Завтраки, обеды и ужины офицеров были дешевые, но сытные.

Казармы гвардейского полка находились в одном из красивых районов Варшавы за старинным парком Лазенки в треугольнике улиц Гусарская — Агрикола дольная — Черняковская. На территории полка стояла красивая церковь во имя святой Ольги и святого мученика Мартиана. (Во время Второй мировой войны 1941–1945 годов все здания полка были уничтожены немцами.)

Помимо службы холостые офицеры полка вели серенькую жизнь, главными интересами которой были женщины и лошади. На женщин офицеры смотрели как на источник развлечений и наслаждений. Продавщицы в магазинах, служащие многочисленных контор и банков охотно шли на «летучие романы» с гвардейскими офицерами. В Варшаве была даже такая песенка: «Бо у польки есть в натуже, кохать хлопца цо в мундуже». Иногда женские проблемы в офицерской среде принимали неприглядную форму — продажа офицерам в «наложницы» послушниц католического монастыря, самоубийство офицеров из-за танцовщиц варьете и др. Во всем этом приходилось разбираться генерал-майору Маннергейму.

До прихода Маннергейма в полк гвардейские офицеры жили совершенно обособленно от польского населения — домами не знакомились, встречались лишь в ресторанах, магазинах и театрах. Только три человека — полковник Головацкий, штаб-ротмистр граф Пржездецкий и поручик Бибиков поддерживали связи с высшим польским обществом. Уже будучи маршалом Финляндии, Маннергейм писал: «Личных контактов между русскими и поляками было очень мало, и во время моего общения с поляками на меня смотрели недоверчиво. Это два раза привело к рапорту жандармского управления генерал-губернатору, который, правда, все эти бумаги бросал в корзину. Наследственная злоба между двумя славянскими народами не приводила к насилию, так как поляки понимали, что этим они бы ухудшили свое состояние, придя к полному раздору».

Генерал-майор Маннергейм резко меняет отношение офицеров полка к полякам, взяв за основу совместный с ними конный спорт. Генерал становится вице-президентом скакового общества Отдельной гвардейской кавалерийской бригады и членом Варшавского скакового общества. Одновременно его принимают в охотничий клуб, который в Польше считался элитным жокей-клубом со вступительным взносом в 300 рублей.

В одном из своих писем родственникам из Варшавы Маннергейм писал: «Я попал в блестящие и гордые своим особым положением высшие круги польского общества».

Он был принят в фамильной среде Радзивиллов, Любомирских, Замойских, Велепольских и Потоцких. Правда, генерал не избегал и скромной семьи шведского капитана артиллерии Карла Корьюса, преподавателя немецкого языка Варшавского суворовского кадетского корпуса — отца будущей звезды сцены и экрана Милицы Корьюс. (На время написания книги дочь Милицы, госпожа Мелисса Уэллес была послом США в Эстонии.)

Польские женщины быстро вскружили голову генералу Маннергейму, который жаловался князю Радзивиллу: «Все мои деньги уходят на лошадей и красивых женщин…» В доме генерала на Черняковской ул., 35, соблюдая осторожность и секретность, которую обеспечивали денщик и слуга, побывало много дам, среди которых особо выделялась двоюродная сестра графини Елены Потоцкой.

Когда слухи о визитах великосветских дам Варшавы к русскому генералу стали гулять по городу, Маннергейм вспомнил княгиню Марию Любомирскую. Она хорошо знала о похождениях своего «друга сердца» и позднее писала: «Густав был человек увлекающийся, никогда и ничем не умел дорожить». Маннергейм же считал, что его «амурные успехи» маскировали отношения с Марией и давали спокойно спать ее мужу. Он понимал, что разорвать отношения с Любомирской нельзя, так как это сразу скажется на его положении в высшем обществе Варшавы, поэтому надо признаться княгине в любви. Все было продумано, ничего не делалось под давлением минутного порыва.

Вспоминая своего «друга сердца», княгиня Любомирская писала в своем дневнике: «Чем меня покорил Маннергейм? Он был умным, остроумным, одетым со вкусом человеком, прекрасно знакомым с мировой, русской и польской культурой». Ее как бы дополняет в своих неопубликованных парижских воспоминаниях (1934) генерал Енчалычев: «Мой командир барон Густав Карлович Маннергейм был большим знатоком польского театра, посещая многие его спектакли и оперы. Он встречался с великим мастером перевоплощения Людвиком Сольским, знал знаменитую певицу Марцелину Зембрих-Коханьскую. В книжных шкафах кабинета Маннергейма в его доме на Черняковской улице стояло много произведений польских писателей, от „Истории одной бомбы“ Струга и „Пепла“ Стефана Жеромского до любимого бароном „Камо грядеши?“ и „Крестоносцев“ Генрика Сенкевича. Лучшим польским художником, по мнению Густава, был Ян Матейко с его картинами, отмеченными патриотическим пафосом: „Битва под Грюнвальдом“ и „Проповедь Скарги“. Эти картины, говорил генерал, выводят меня на глубокие раздумья о прошлом Польши».

Маннергейм обычно в конце мая посещал ипподром на Мокотовском поле, когда там разыгрывались призы Варшавского дерби (10 тысяч рублей) и Императорский (5 тысяч рублей). Лошади Маннергейма в скачках не принимали участия. Существовал запрет для старших офицеров гвардейских полков выставлять своих скакунов. Однако остается загадкой, почему генерал Маннергейм постоянно посещал ипподром, когда там выставлялись лошади, скрывавшие имя их владельца под буквами «ЕСБ». Возможно, это были лошади Маннергейма, так как в это время он имел большие затруднения с деньгами — фешенебельная Варшава стоила очень дорого. Маннергейм и раньше в Петербурге и Царском Селе умело маскировал свою фамилию.

Командуя гвардейскими уланами, Маннергейм чувствовал себя так хорошо, что отказался от очень престижной гвардейской должности командира 2-й Кирасирской бригады, стоявшей в Царском Селе. Он ждал, когда в Варшаве освободится должность командира Отдельной гвардейской кавалерийской бригады.

После больших летних маневров у Ивангорода началась долгая, правда, с периодами разочарования, дружба Маннергейма с 54-летним генерал-лейтенантом, выпускником Николаевского кавалерийского училища князем Георгием Тумановым, которого Густав знал по Русско-японской войне. По воскресеньям Маннергейм иногда бывал в дружной и гостеприимной семье Тумановых. Правда, Густава быстро утомляли чрезмерная болтливость князя и его постоянное несогласие с мнением начальников.

Генерал-майор Маннергейм основательно перестроил всю боевую подготовку эскадронов своего полка. Постоянно проводил многокилометровые переходы, практиковал полевой галоп в развернутом строю. Требовал, чтобы все офицеры проходили вместе с ним галопом четыре километра, где стояли 12–15 «мертвых» препятствий высотой более полутора метров. Он первый из генералов русской армии учил своих офицеров тщательно отрабатывать тактику боя мелкими подразделениями и обучать каждого улана вести бой в окружении и в условиях изоляции от своего эскадрона. Об этом через 27 лет писал в своем отчете «Уроки войны с Финляндией» маршал К. Е. Ворошилов.

Гвардейские полки, расквартированные в Варшаве, часто посещали офицеры Генштаба, которые знакомились с их боевой подготовкой. Одним из таких стажеров, прикомандированных к лейб-уланам, был офицер штаба Киевского военного округа 36-летний полковник Николай Николаевич Духонин, будущий начальник штаба Верховного главнокомандования (1917). Этот тихий, но пронырливый человек, тонкий льстец, сразу не понравился генералу Маннергейму, и интуиция его не подвела. Впоследствии Духонин сыграет отрицательную роль в военной судьбе Маннергейма.