Третье отделение при Николае I. Сыщики и провокаторы - Исаак Троцкий Страница 28

Невольно встает вопрос: каковы же были эти поручения, в исполнении которых он показал такую исправность и благодаря которым сумел, как мы в дальнейшем убедимся, составить довольно широкий круг знакомства среди людей немаловажных? Сам он оказывается на подробности довольно скупым, и можно подумать, что деятельность его имела хозяйственное направление. К тому же Б.-П. называет его квартирмейстером. Обычно в полку бывало несколько лиц, чье положение требовало постоянных разъездов: квартирмейстер, ремонтер, казначей. Но все эти должности, связанные со значительной денежной ответственностью, занимались офицерами. Должности эти приносили занимавшим их лицам вместе с упомянутой ответственностью и немалый барыш, причем между хозяйственниками отдельных полков существовало даже нечто вроде круговой поруки. Так, каждый ремонтер во время какой-нибудь ежегодной ярмарки мог без всякого страха ссудить кого-нибудь из своих коллег, зная, что на ближайшем ремонтерском сборе сполна получит следуемое. Во время таких сборов командированные офицеры, интендантские чиновники и подрядчики представляли дружную семью, в результате совместных усилий изрядно обогащавшуюся. Петербургские старожилы, рассказывая о «Северной гостинице» на Офицерской улице, вспоминали, что «здесь, поблизости домов интендантства и комиссариатской комиссии с огромными складами вещей, собирались чиновники, подрядчики и казначеи, командированные за получением вещей и денег. Здесь совершались завтраки, угощения и обеды в знак дружбы или благодарности» ^[76].

Вряд ли Шервуд мог занимать одну из таких должностей. Если же он просто состоял при квартирмейстерской части, то подобное положение не могло быть связано с самостоятельными поручениями и дальними командировками. К тому же Б.-П. отмечает, что впоследствии Шервуд числился писарем при полковом комитете и в этом звании тоже разъезжал по различным надобностям, имевшим отношение к делам тайной полиции, входившим в «род службы» Б.-П.

Мы лишены, к сожалению, возможности наметить подлинный круг деятельности нашего мемуариста. До сих пор его подпись не была дешифрована, и Шильдер говорит о нем как о «неизвестном». Между тем разгадать эти инициалы не представляется особенно трудным, если принять во внимание, что в списках 3-го Украинского уланского полка с 1820 года числится майор И. П. Барк-Петровский, фамилия которого вполне отвечает нашим требованиям. По чину своему он мог заведовать полковым комитетом, и, следя за его служебной деятельностью, мы удостоверяемся, что он точно был переведен из гвардии, именно из конно-егерского полка, где он значится до 24/1 1820 года, проходя постепенно путь от поручика до капитана. Правда, в биографии его имеется деталь, опущенная им в собственном рассказе: в военные поселения он был переведен из гвардии только формально, потому что уже года за два до этого обстоятельства перестал находиться в полку, состоя адъютантом при генерал-лейтенанте Сабанееве, командире 6-го корпуса 2-й армии. Кроме своей военной, по преимуществу штабной, деятельности Сабанеев известен и как успешный партизан в деле борьбы с врагом внутренним. Так, ему принадлежала инициатива в деле М. Ф. Орлова и «первого декабриста», майора В. Ф. Раевского; он же принимал участие в закрытии масонских обществ во 2-й армии, и, наконец, в смутные дни декабря 1825 года, в тяжелые минуты для следственной комиссии, заседавшей в Тульчине, взоры ее невольно обратились за помощью к Сабанееву, признанному, очевидно, авторитету в этой области ^[77]. Нам не известно, чем был вызван перевод Барка-Петровского в уланы; во всяком случае, в школе Сабанеева он мог получить основательную закалку по части внутреннего наблюдения в армии, и возможно, судя по его словам, что подобные задачи и были ему поручены в Новомиргороде. Как раз в те годы на это дело было обращено сугубое внимание, особенно на юге, где опасность казалась правительству более серьезной. Сравнительно недавно вошедшие в состав империи, пестрые по своему национальному и социальному составу области вызывали серьезнейшие попечения со стороны мнительного правительства, чувствовавшего опасность и не умевшего распознать ее симптомы. Особенно подозрительной казалась Одесса, быстро выраставший, почти интернациональный город со значительной прослойкой крупной буржуазии. «Я имею сведения, — писал император Александр графу М. С. Воронцову, — что в Одессу стекаются из разных мест, и в особенности из польских губерний и даже из военнослужащих, без позволения своего начальства, многие такие лица, кои, с намерением или по своему легкомыслию, занимаются лишь одними неосновательными и противными толками, могущими иметь на слабые умы вредное влияние» ^[78]. Но не только Одесса, а и весь польско-украинский юг вообще внушал правительству недоверие, и миссия тайного надзора за состоянием умов края была поручена графу И. О. Витту, начальнику южных военных поселений, тех самых, где находились Барк-Петровский и Шервуд.

Витт был одним из тех возвысившихся в России иностранных авантюристов, о которых мы говорили в предыдущей главе. Человек не совсем ясного происхождения и сомнительных нравственных качеств, он начал свою деятельность в русской армии, после чего каким-то образом очутился в войсках Наполеона, откуда ему удалось совершить обратный вояж в русскую службу. В дальнейшем он выдвинулся и, несмотря на нелюбовь к нему начальника его Аракчеева, не только устоял, но даже удостоился, как мы видели, особого доверия императора. Деятельность его мало изучена, и судить о нем мы можем больше по отзывам современников, очень различно относившихся к этому незаурядному человеку. «Сколько я его знаю, он лжец и самый неосновательный человек… двуличка» ^[79], — писал князь Багратион Барклаю-де-Толли в октябре 1811 года, в связи со шпионскими предложениями Витта. Цесаревич Константин Павлович, по свойственной ему резкости, да к тому же имевший свои причины быть недовольным Виттом, заявлял: «По-моему, граф Витт есть такого рода человек, который не только чего другого, но недостоин даже, чтобы быть терпимому на службе…» ^[80]

Другие свидетели характеризуют его совсем в другом тоне: «Он был человек большого природного ума, необыкновенно быстрого проницания, но без глубины, образования многостороннего, но поверхностного, большого такта и умения распознавать людей во внешнем их проявлении» ^[81]. В этом же духе и оценка одного из столпов николаевского правительства, графа И. И. Дибича, сделанная им по случаю недоразумений между Виттом и близким к императору Клейнмихелем: «Я полагаю, что его не следует отпускать, ибо при некоторых недостатках, которые ему свойственны, он неутомим, исполнен усердия и деятельности и обладает умом весьма светлым, хотя и несколько легкомыслен» ^[82]. Понаторевший в полицейской службе Наполеону, тайным агентом которого он в 1811 году состоял в герцогстве Варшавском, Витт был на русской почве представителем французских навыков и вкусов в деле политического сыска. Даже чисто внешнее описание его поступков и обращения кажется выписанным из характеристики вельможного интригана со страниц какого-нибудь романа Дюма-отца. «Граф Витт владел полным знанием света и людей. Всегда уклончивый (начиная с Аустерлицкого сражения), вежливый и любезный со всеми, этот властолюбец старался все одесское общество привлечь к себе, в чем, при содействии временной „дамы своего сердца“, Теклы Собаньской, урожденной графини Ржевусской, вполне успел» ^[83].