Московское царство и Запад. Исторические очерки - Сергей Каштанов Страница 28

В «Русской истории» Покровский говорил об иммунитете как сословном праве ^[292] без указания того, был ли этот характер сословного права присущ иммунитету с самого начала его существования или он установился позднее. В «Очерке» автор, признавая некоторую выборочность ранних пожалований, прослеживал постепенное превращение иммунитета в сословное право: «… В церковном иммунитете мы видели уже образчик светского табу, распространявшегося на целую категорию лиц. Дальнейшее развитие иммунитета и заключалось в применении его ко все новым и новым случаям, и в распространении его на целые общественные группы» ^[293].

Способом такого «распространения» иммунитета Покровский считал выдачу не только собственно жалованных, но и уставных губных и земских грамот: жалованные грамоты предоставляли иммунитет «отдельным имениям», а уставные – «коллективным единицам, городам и волостям» ^[294]. Говоря, что «сущность в обоих случаях была совершенно та же самая» ^[295], автор однако отмечал большую близость «волостного» иммунитета «к церковному, чем к частно-помещичьему», и это обстоятельство наводило его на мысль «о возможности идейного влияния» церковного иммунитета на «губную и земскую реформу» Ивана Грозного ^[296].

Указанная близость «церковного» и «волостного» иммунитетов заключалась в том, что для них не отыскивался источник «положительного признака» иммунитета, который был бы тождествен власти «старых родителей» или холоповладельцев, лежавшей, по мнению Покровского, в основе иммунитета светских феодалов.

Практически у Покровского как «церковный», так и «местный» (губной и земский) «иммунитет» представал в качестве иммунитета «отрицательного», или, вернее, его «положительный» признак – власть над людьми и т. д. – должен был выводиться не из каких-то глубоких корней, независимых от пожалования, а из самого пожалования, из отрицания верховной властью полномочий местных властей – наместников, волостелей и др. Следовательно, теория «местного иммунитета» означала дальнейший подрыв декларируемой автором общей концепции иммунитета как явления, которое имеет положительный и отрицательный признаки, находящиеся в таком сочетании, когда предполагается существование «положительного» признака до возникновения признака «отрицательного».

Теория «местного иммунитета» восходила к идеям второго тома «Русской истории» (1910 г.), где Покровский говорил, что «правившие земством капиталисты» не только пользовались «финансовым иммунитетом… но и судили» ^[297]. В работе 1918 г. эти идеи были развиты в определенную схему. В литературе конца XIX – начала XX в. попытки сблизить жалованные и уставные (губные и земские) грамоты наблюдаются у П. И. Беляева и С. А. Шумакова, причем если Беляев (1899 г.) искал общую исходную редакцию названных разновидностей грамот, то Шумаков (1917 г.) признавал сами жалованные грамоты источником более поздних губных и земских ^[298]. Последняя постановка вопроса по существу соответствовала представлению Покровского о создании «местного» (губного и земского) «иммунитета» под влиянием иммунитета «церковного».

Сходство взглядов Шумакова и Покровского проявилось также в том, что каждый из них рассматривал областные и частновладельческие привилегии как способ ограничения самодержавия, как своего рода конституционные нормы. По формулировке Шумакова, уставные (губные и земские) и жалованные грамоты представляли собой «хартии вольностей отдельных классов (уставные грамоты) и лиц (грамоты жалованные в тесном смысле), вырванных и завоеванных ими в пылу классовой социально-экономической борьбы» ^[299]. Покровский вместо термина «вольности» пользовался понятием «гарантии», но фактически выражал ту же мысль: «Московское государство знало, таким образом, два рода гарантий – гарантии общественных групп, и гарантии местностей» ^[300].

Эти поиски исторических прецедентов конституционного ограничения самодержавия характерны для русской историографии 1916–1917 гг. ^[301]Рассмотрение иммунитета и самоуправления именно под таким углом зрения привело Покровского к признанию местничества «своеобразной формой иммунитета» ^[302]. Как указывал автор, «связь эта до сих пор не была подмечена в русской исторической литературе» ^[303]. Почему же местничество оказывается формой иммунитета? Да только потому, что оно давало определенные политические гарантии и ограничивало самодержавие ^[304], не позволяя ему превратиться в «абсолютную монархию»: «„отечество“ является первой политической гарантией, какую мы встречаем на русской почве, если не считать церковного иммунитета» ^[305].

При квалификации местничества в качестве разновидности иммунитета автором допущена логическая ошибка, так как из посылки, что иммунитет есть форма политической гарантии, сделан вывод, что всякая политическая гарантия – иммунитет. Та же логическая ошибка лежит в основе отождествления губного и земского самоуправления с «иммунитетом». Во всех этих случаях потеряна ориентация на «положительный» признак иммунитета и его источники.