Обреченный царевич - Михаил Попов Страница 28

Отец все еще возвышался над ним, но уже оседал, напирая грудью на толстую, вытянутую вперед руку Апопа. Его собственная правая рука обогнала все тело и тяжело рубанула рушащимся мечом по спинке кушетки, вывалив из нее ломоть дерева. Отец опустился на колени перед своим царем. Апоп сипя втянул ноздрями воздух и начал вытаскивать липкое на вид лезвие из груди князя Бакенсети. Это заняло немного времени, но когда он закончил, то не обнаружил подле себя мальчика.

Выскользнув в коридор меж двумя колоннообразными стражниками, Мериптах помчался налево, прочь от парадной залы. Он был гол и легок, как молодой дельфин в полумраке этого воздушного канала. Выкрикнутый ему вслед приказ Апопа никак не влиял на статуи стражников, они не понимали, что от них что-то требуется, и не понимали, что это такое обнаженное и ловкое минует их на уровне колен.

Оказавшись на первом этаже, мальчик бросился к дверям своей спальни, но вовремя сообразил, как мало способна защитить его эта комнатка. Было мгновение острого, пронзающего отчаяния, и тут же спасительная мысль – амбар! На ступенях, ведущих со второго этажа, послышались тяжелые, торопливые шаги, это бежали телохранители царя.

Петляя меж кипящими котлами и жирными выстрелами сковородок, Мериптах приближался к свалке. Кружащиеся по двору гиксосы потеряли его из виду и уже не преследовали целенаправленно, а скорее зигзагами прочесывали захламленную местность. Мальчик вообще мог бы ускользнуть незамеченным, когда б не подлые гуси, разбросавшие в пыли свои скользкие внутренности. Поехала быстрая пятка в сторону, бегущего внесло под навес, он всем телом налип на громадный кувшин, стоящий под решетчатым навесом, и тот полетел с невысокой подставки и выплеснул из проломленной груди целое море прохладной белой крови. Два оказавшихся поблизости писца заголосили, как роженицы, при виде такого ущерба, и мальчик был обнаружен. Но все же он успел пересечь свалку и скользнуть в свой любимый подземный ход. И тут неожиданно почувствовал, что силы его как-то странно оставляют. Волна приятной, медовой слабости прошла вдоль по телу, и совершаемое бегство показалось вдруг суетливой ненужностью. Но тут же явившаяся пред глазами картина окровавленного меча, выползающего из сердца батюшки, толкнула его дальше. И уже вот он двор-колодец с двумя бесчувственными пальмами. Мальчик оглянулся и увидел тени, толкающиеся в противоположной горловине подземного хода. Преследователи обнаружили его, но теперь у них была проблема, как пролезть внутрь лаза. Надо было снимать потные, разбухшие доспехи.

Мериптах тряхнул головой, отгоняя наплыв сладкого сна, опять неизвестно откуда явившегося, и протиснулся в кирпичную щель, что вела во внутренний двор.

Вот он, амбар. Конус со скругленной вершиной. Испокон веку жители долины и дельты хранят в таких свои зерновые запасы. И вход отлично виден. Надо поскорее нырнуть туда. Мериптах верил, что если сделать это, выполнить отцовское повеление, то жизнь сама собою вернется в точку, из которой может продолжиться безопасное движение. О том, что его мгновенно найдут, не думал, это не казалось важным. Важно было вести себя как положено.

Вход в амбар, как принято, плотно забирал кусок полотняной материи, обмазанный особым составом из известковой крошки и прогорклого жира – лучшая защита от змей и грызунов. Осторожно отодрав ткань, Мериптах почувствовал, что в лицо ему дохнуло влагой и тайной. Он прислушался, надеясь разобрать звуки, которым положено было бы уже доноситься из отцовского дома. Но ничего не услышал. Клинок, вошедший в сердце здешнего правителя, еще не исторг вопля из здешнего народа. Не слышна была и ругань спешенных азиатов, спешащих к нему сквозь царапающую толщу безучастной мемфисской глины.

Мериптах встал на четвереньки и осторожно забрел в темноту. Некоторое время стоял так, прислушиваясь. У него сразу появилось ощущение, что он здесь не один. Но кто тут еще мог быть, наглухо запечатанный? И почему от него не исходит ни звука, ни понятного запаха?

– Эй, кто ты?! Ты меня боишься или мне бояться тебя? Я пришел сюда по приказу отца, я уйду, когда будет можно, и это будет скоро.

Мериптах почему-то был уверен, что ему лучше не двигаться, пока он не договорится с местным жителем или призраком. Только стоять на четвереньках было неудобно, ныла спина, мелкие камешки начинали разъедать колени. Мериптах решил сесть в привычную позу, в которой египетский мальчик проводит едва ли не половину жизни: учится, молится и ест. Он выпрямился и переставил руки. Что-то длинное, теплое, животное оказалось под правой ладонью, он услышал густое шипение и ощутил колкий удар в предплечье.

17

В том месте, где от главного речного тела Хапи отходили широкие русла Львиного канала и канала Двух Рыб, располагался небольшой остров, занятый разреженной рощей финиковых пальм. Рядом с ним на недвижном водном зеркале, обрисованный пламенем теплого заката, лежал гигантский полумесяц ладьи Амона. Нос и корма задраны к небу, как два восклицания. В центре палубы растет толстая мачта с двумя длинными голыми реями. Два рулевых весла, расположенных по бокам, ближе к корме, напряженно уперлись в воду: не корабль, а громадная, золоченая саранча.

Рядом с главным вместилищем славы Амона на здешних водах располагались суда помельче. Верховная ладья никогда не утруждает себя заботами по собственной транспортировке. Ей потребны минимум три весельных буксира.

Роща была наполнена замедленной вечерней жизнью, мелькали белоснежные длинные набедренники младших жрецов, сновали собаки и скудно, серо одетые гребные работники. Звуки многолюдного становища далеко разбредались по гладким водным тропинкам, волнуя окрестную живность.

На носу главной ладьи исходила упоительными дымами главная походная кухня верховного жреца Аменемхета, возможностям которой могла бы позавидовать иная дворцовая. Птичьи перья, как теплый снег, сыпались с борта, щекоча ноздри трех неподвижных крокодилов, вожделенно застывших под кожей воды.

Под нижней реей располагалась большая беседка, похожая на те, что ставят в богатом саду. Внутри полукругом стояли массивные кресла, тщательно изъеденные золоченой резьбою. На посеребренных угловых столбах висели тяжкие венки еще влажных речных цветов. Одну из полотняных стен беседки занимало золотое изображение крылатого солнечного диска. Когда настоящее небесное светило опустится за вершину пальмового холма, палаточное солнце станет его заместителем в этом мире.

По разные стороны низкого стола, занятого большою вазой с фруктами, сидели два человека, не проявляющие никаких признаков аппетита. Один – верховный жрец Аменемхет, второй – однорукий учитель Ти. Хозяин ладьи и слуга Амона-Ра выглядел, как всегда, напоминая собою статую. Учитель выглядел виноватым, несчастным и был грязен, как базарный мусорщик. В углах рта у него запеклась пена длинного, отчаянного самооправдания.

– …Не хватило всего лишь нескольких мгновений. Я заставил его выпить мое питье. Притворился, что сам пью, и заставил выпить его. Я напугал его сказкою про змея. В школе Птахотепа, этого ничтожного труса, детям ее не рассказывают, чтобы не бросить тень на имя фараона. Еще немного, и Мериптах пошел бы за мной или хотя бы заснул, и я бы уволок его, несмотря что однорук.