Коварство - Елена Арсеньева Страница 28

Мария-Луиза пришла в ужас. Значит, она была не женой, а сожительницей, а ее сын – незаконнорожденный?!

Давно забытая ненависть к «французскому людоеду» вспыхнула с новой силой. Мария-Луиза, ревностная католичка, не могла простить Наполеона за то, что по его вине она четыре года прожила во грехе.

И все же…

Невзирая на равнодушие, которое Мария-Луиза демонстративно проявляла по отношению к Наполеону, стал распространяться слух, что она продолжала переписываться с изгнанником и тайно готовилась отбыть на Эльбу.

В это время в Вене проходил международный конгресс, на который собрались главы и первые министры стран-победительниц. Нашлись дипломаты, не замедлившие воспользоваться этими разговорами, чтобы поднять вопрос о правомерности получения Марией-Луизой титула герцогини Пармской.

Разъярившись донельзя, бывшая императрица Франции обратилась к отцу. Тот посоветовал ей не скрывать свою связь с Нейппергом, что станет для членов Конгресса самым веским свидетельством ее полного разрыва с Наполеоном.

Буквально два часа спустя при дворе объявили, что генерал Нейпперг произведен в обер-шталмейстеры, а также назначен камергером герцогини Марии-Луизы. Это означало, что теперь он с полным правом мог находиться в одной карете со своей возлюбленной. И этим правом он успешно пользовался, добавляя к нему право находиться с ней в одной постели.

С тех пор они открыто прогуливались по улицам Вены вместе, посещали концерты и даже совершали загородные прогулки.

Современник событий писал по этому поводу:

«Теперь даже тень воспоминаний не омрачала настоящего, и ничто не напоминало Марии-Луизе императора. Она любила Нейпперга и не старалась больше скрывать свою странную привязанность к этому человеку, целиком завладевшему не только ее умом и сердцем, но и всем ее существом. Она ездила со своим камергером верхом или в коляске. Случалось, они останавливались на какой-нибудь ферме и пили там молоко, заедая его хлебом домашней выпечки. Или же, сидя в рощице под деревьями, наслаждались красотой окрестных пейзажей. Любовные игры на лоне природы, прямо на траве, в укромных, живописных уголках – все это было восхитительно и очень поэтично, под стать идиллиям Геснера и пасторалям Флориана. Мария-Луиза была весела и остроумна, и это свидетельствовало о том, что она счастлива…

Странное пристрастие заниматься любовью под открытым небом привело к тому, что однажды любовники резвились так беззастенчиво, что притаившиеся за изгородью крестьяне получили наглядный урок по части любовных утех.

В окрестностях Вены некоторые пастухи могли похвастаться тем, что знают, какого цвета «ежик» у ее императорского величества эрцгерцогини Австрийской…»

Свободное поведение Марии-Луизы впечатлило членов Конгресса, и герцогство Пармское было пожаловано ей – но не как бывшей французской императрице, а как неверной жене Наполеона I.

А между тем события на острове Эльба внезапно развернулись совсем не так, как того хотелось бы неверной жене и ее любовнику. Совершенно как в анекдоте, вернулся муж… причем, как водится, в самый неподходящий момент, когда от него ничего подобного не ждали.

«Император проводил дни, – описывал один из его приближенных, – в самых приятных занятиях. Никто из нас не мог предугадать, когда он покинет остров. Мы не задумывались над этим, и нас это вполне устраивало. Отношения с Францией, с нашими семьями не прерывались. Власть государя на острове почти не ощущалась. Правда, поземельный налог в 24 000 франков поступал в казну с опозданием. Но Наполеон сообщил мне, что не намерен прибегать к каким-либо принудительным мерам. Прочие государственные доходы получались сполна. Наше суверенное небольшое государство управлялось, можно сказать, по-отечески, и доброжелательная, спокойная атмосфера вознаграждала нас за вынужденную умеренность. Мы были счастливы также сознанием, что наши судьбы неотделимы от судьбы Наполеона».

Мария-Луиза знала, что муж ее, такое ощущение, вполне смирился со своей жизнью изгнанника. Он беззастенчиво вступал в связи с женщинами… Впрочем, изменял он и Жозефине, и Марии-Луизе всегда, и обе они закрывали на это глаза, поскольку знали неуемный темперамент Наполеона. Требовать от него верности было просто невозможно! Мария-Луиза и не требовала. Другое дело, она с высокомерной мудростью не видела проявлений адюльтера. Зато теперь скрупулезно подсчитывала их, отыскивая в каждом оправдание своей собственной связи с Нейппергом. Однако вся разница шашней Наполеона и ее истории любви к Нейппергу состояла в том, что там были именно кратковременные шашни, а здесь – любовь. Наполеон мечтал о воссоединении с женой, жена – лишь о том, как бы не допустить этого воссоединения.

Мирная, почти идиллическая жизнь разнежила Наполеона. И, наверное, он долго еще продолжал бы диктовать мемуары и возиться в саду, когда бы в феврале 1815 года ему не прислали пачку английских газет. Прочитав свежие новости, Наполеон помертвел. В хронике событий сообщалось, что члены Венского конгресса сошлись во мнении, что «корсиканский людоед» находится слишком близко от Европы, и намерены отправить его на остров Св. Елены.

Вот тут-то Наполеон и решил бежать с Эльбы как можно скорей, высадиться на берег Франции и потребовать возвращения императорского престола. Он рассчитывал на успех, зная, что французский народ недоволен реставрацией Бурбонов, которые вели себя еще более бесцеремонно, чем прежде, до революционных событий.

1 марта 1815 года он вновь ступил на французскую землю.

«Дерзкий авантюрист покинул Эльбу». – «Тиран приближается к берегам Франции». – «Узурпатор высадился на мысе Антиб». – «Корсиканское чудовище идет к Грассу». – «Бонапарт вступил в Лион». – «Наполеон на подступах к Парижу». – «Его императорское величество ожидается сегодня в Тюильрийском дворце»… Так менялись газетные заголовки по мере триумфального шествия Наполеона к Парижу с 28 февраля до 20 марта 1815 года.

Он постоянно отправлял тайных агентов с письмами в Австрию:

«Дорогая Луиза, я писал тебе из Гренобля, что овладею Лионом и скоро буду в Париже. Мои передовые части подошли к Шалон-сюр-Сон. Нынешней ночью я выезжаю вслед за ними. Стекаясь со всех сторон, за мной следуют толпы народа, один за другим полки в полном составе переходят на мою сторону. Отовсюду ко мне направляются делегации крестьян. Когда ты получишь это письмо, я уже буду в Париже. В Лион спешно прибыли граф д’Артуа и герцог Орлеанский. Они обратились с торжественной речью к шести пехотным и двум кавалерийским полкам, наивно полагая пробудить у них чувство преданности Бурбонам. Но встреченные криками «Да здравствует император!», они были вынуждены незамедлительно бежать без всякого эскорта. Спустя час я вступил в Лион, встреченный с необычайным энтузиазмом. Все улицы, набережные и мосты были забиты толпами жителей. Прощай, друг мой, будь весела и приезжай поскорее ко мне с сыном.

Надеюсь обнять и поцеловать тебя еще до конца этого месяца. Нап.».

И вот Париж!

«Дорогая Луиза, я вновь император Франции. Народ и армия ликуют. Так называемый король бежал в Англию, а может, и еще куда-нибудь подальше. Над всеми плацами развевается мой штандарт, и верная старая гвардия – со мной рядом… Целые дни уходят на смотры армии, насчитывающей двадцать пять тысяч человек. Безопасность Франции гарантирована. Я жду тебя с сыном в Страсбурге 15 или 20 апреля. Прощай, друг мой. Навеки твой, Нап.».