Не отрекаюсь... - Франсуаза Саган Страница 28

Этот трудный момент приходится пережить всегда. Когда история только складывается и я не знаю, как к ней подступиться. Это работа лесоруба, ремесленника. Кладешь камни, пытаешься скрепить их цементом, и вдруг – бабах! – все рушится. Персонажей нет, их не видишь, они еще не определились. Ты не знаешь, как вдохнуть в них жизнь, ждешь, пока сами обрисуются. Как они выглядят, что с ними будет – пока загадка, видишь разве что отдельные жесты.

А потом начинает что-то вытанцовываться, и готово дело – они живут. Остается только следовать за ними. Когда персонажам в моей голове становится по-настоящему тесно, я и начинаю писать. И пишу очень легко, больше не останавливаясь. Когда дело идет – это чудесно. Бывают поистине благословенные моменты. Да, иной раз чувствуешь себя царицей слов. Это что-то необыкновенное, это рай. Когда веришь в то, что пишешь, это становится неописуемым наслаждением. Ты – царица мира.

У меня бывает порой животное желание ловить слова. Когда некоторые слова приходят мне в голову, я думаю, у скульптора при виде глины возникает то же желание. Но обсуждать это… Это как если бы вы спросили меня, предпочитаю ли я заниматься любовью без свидетелей или прилюдно. Смотрите, читайте, но только уже без меня. Это наслаждение формой, а не сутью.

Я думаю, что у писателей, которых называют ангажированными, преобладает скорее суть, «послание». Пруст говорил, что книга, содержащая «послание», – как подарок, с которого не сорвали ярлык. Поначалу это порыв, чувственный, эстетический, это как будто у вас связь с кем-то очень обольстительным и непокорным, и он вас ждет. Каждое объятие может обернуться экстазом, а может – фиаско. Осчастливит он вас или уничтожит – как знать? Иногда у вас хватает духу пойти ему навстречу, а порой вы колеблетесь. Это колебание называют ленью писателя – на самом же деле это страх. Писателям, у которых нет этого ощущения небезопасного любовного свидания, должно быть, очень тоскливо писать, а уж когда любовное свидание превращается в свидание деловое, даже если читатель этого не заметит, ужасно. Даже – и особенно – если они уверены, что все удалось. Единственный кошмар писателя – не слышать больше живущих в нем голосов. Даже слова, эти верные союзники, подданные, солдаты, могут оказаться мятежной и непокорной ордой. Так что приходится порой, чтобы помириться со своими войсками, приняться за длинную бредовую поэму, которая не всегда имеет конец.

Бывает ли, что, когда вы пишете, у вас опускаются руки?

Да, но мне хочется продолжать, и я продолжаю. Больше ведь все равно ничего особо не умею. Да и не смогла бы, наверно, заниматься ничем другим. Не представляю, как бы я жила, если бы не писала.

В конечном счете вы счастливы, что выбрали эту стезю?

Да. Хотя профессия писателя одновременно чудесная и до ужаса неблагодарная. Возьмите скульптора, художника, музыканта: когда они творят, их произведение – вот оно, перед ними. В красках, в звуках, в формах. Ах! Какое наслаждение услышать музыку, которую только что написал… Это, должно быть, изумительно. Скульптор может иметь со своим творением чувственный, физический, непосредственный контакт. А вот когда выходит книга, писатель видит перед собой только знаки на белой бумаге. И ему страшно, ведь без читателя эти знаки не имеют никакого смысла. А читатель – никогда не знаешь, как он отреагирует.

Однажды я ехала в автобусе рядом с женщиной, читавшей мою книгу, и вдруг она начала зевать. Ей явно было скучно – и я сбежала. Выскочила из автобуса на четвертой скорости и шла домой пешком, четыре остановки!

Стараетесь ли вы угодить читателю?

Нет, я не стараюсь угодить. Канва моих романов вполне классическая: начало, конец, история, люди. В этом я отличаюсь от большинства течений современной литературы. Моему роману необходима интрига. Писать надо инстинктивно, как живешь, как дышишь, не стремясь к смелости и «новизне» любой ценой.

Почему вы часто пишете короткие вещи?

Потому что сказала все, что должна была сказать, покончила с моими героями. Однако сама я предпочитаю роман. Создается как бы семья, с которой ты живешь два-три года. Роман – это долгое путешествие со многими людьми, к которым за время пути успеваешь привязаться. Новелла – это очень-очень короткий путь. Но если бы мне удавалось писать хорошие стихи, я бы ничего другого не делала. Увы, мои стихи недостаточно хороши. Всю жизнь я пишу стихи, а потом выбрасываю их или теряю. Я вообще люблю терять.

Когда вы пишете, книга следует за вами на улицу?

Да, все чаще, и я на полгода становлюсь занудой. Со мной скучно, потому что я постоянно думаю о ней, как об отложенной на завтра проблеме; то же самое – когда я ликую, потому что хорошо поработала. Когда пишешь с радостью, есть в тебе этакая нотка превосходства, которая наверняка раздражает окружающих. Поэтому есть смысл писать быстро, чтобы не слишком долго быть раздражителем.

Когда вы пишете?

Ночью, потому что только в ночное время могу поработать спокойно, без телефона, без заходящих то и дело людей, друзей моего сына… в общем, без помех. Работать в Париже ночью все равно что побыть за городом. Мечта! Я работаю с полуночи до шести утра.

Вы пишете всегда в Париже?

Нет. За городом я работаю после обеда. Что хорошо за городом – можно, встав из-за стола, выйти прогуляться, посмотреть на зелень, на погоду. А потом, около четырех, сказать всем: «Мне надо работать». Все стонут, сетуют, разыгрывают целую комедию. И вот что еще прелестно: когда хорошо поладишь с пером или пишущей машинкой, забываешь час ужина.

Это не значит, что за городом мне лучше пишется. Вообще-то я могу работать где угодно: на скамейке, под деревом, в дороге. Вот только в кафе мне трудно сосредоточиться. Не из-за шумового фона, а из-за людей: вот кто меня отвлекает больше всех на свете.

Разве наблюдение не может стать стимулом к творчеству?

Вы действительно думаете, что наблюдение так важно для писателя? Мне скорее кажется, что он находит материал в своей памяти или в своих наваждениях. Воображение – моя преобладающая добродетель.

Когда у меня в голове созревает история, я чувствую себя подобно беременной женщине. Она не думает постоянно о своем положении, но время от времени ребенок толкает ножкой, напоминая о своем существовании. Это может случиться во время скучного обеда – я избегаю их, как могу, но иногда отвертеться не удается. А бывает среди ночи. Я зажигаю свет, всюду ищу карандаш, записываю мысль на клочке бумаги, а назавтра не могу его найти. Я много записываю, но все это чистый вымысел. Могу вас заверить: ни один из моих персонажей не имеет реального прототипа. Скорее наоборот, мои вымышленные персонажи порой осложняют мне отношения с реальными людьми.

Вы работаете ежедневно?

Да, когда книга «пойдет». Начинать мне всегда трудно, я топчусь на месте. А потом, когда разгонюсь, уже не могу остановиться. Помню, в одно лето я работала практически непрерывно. Долго не было дождей, и в тот самый момент, когда я поставила точку, над Парижем разразилась гроза. Все так ждали этого дождя, что я подумала: надо было мне закончить роман пораньше.