Убийцы Российской Империи. Тайные пружины революции 1917 - Виталий Оппоков Страница 28

Говорит, само собою разумеется, г. Родичев. Что именно? Ах, это трудно сказать. Он говорит о произволе, о трупах расстрелянных 9 января, кровь которых не дает ему спать, о генерал-губернаторах, о евреях, о резне в Баку. Не успел он кончить и раскланяться, как из первых рядов вылез… господин… Прежде всего он обвинил г. Родичева в буржуазности настроений, потом заявил, что требует от кадетов честного ответа на вопрос: за монархию они или за республику? Наконец воскликнул: «Долой буржуазию! Да здравствует самодержавный русский народ!..»

Гром аплодисментов. Г. Милюков встревожился. Уже г. Родичев хотел встать, чтобы вновь начать говорить то же самое, что он уже говорил сотню раз и будет говорить еще столько же раз, но г. Родичев мог бы рассердиться и действительно договориться до республики. Г. Милюков усадил его и выступил с ответом лично…

И ответ, в конце концов, все-таки не был дан. Но это не мешало Милюкову тут же, как только заседание кончилось, доказывать тому же… оратору, что, в сущности, конечно, кадеты — республиканцы, но нельзя же все сразу… Дума овладеет положением, и тогда…

Следующей по значению «особой» кадетского центра является бесспорно Ив. И. Петрункевич, сам г. Петрункевич… происходящий по женской линии от гетмана Мазепы и по женской же линии владеющий огромным имением, великолепными конюшнями и располагающий возможностью пользоваться роскошным замком на южном берегу Крыма. Это — основной запасный магазин кадетской «практики жизни», олицетворение кадетской административно-полицейской находчивости и изворотливости, опытный проводник партии по узкой-узкой тропинке, отделяющей явно запрещенное от неявно дозволенного…

Г. Петрункевич говорит не очень красиво, но язвительно. Пишет он совсем нескладно, но не менее стараясь быть язвительным. Когда он говорит, он имеет вид человека, который вот-вот забудется и сам себя уязвит в самое сердце. Конечно, это не г. Винавер, который, когда говорит о правительстве, и шипит, и свистит, и брызжет слюной, и извивается, точно еще движение, и он бросится на дразнящего его мстительное воображение врага. Г. Петрункевич все-таки сдержаннее. Каждую стрелу он сначала оттачивает, потом медленно обмакивает в яд собственной желчи и затем уже пускает, стараясь попасть прямо в цель…

Старый матерый агитатор, он в настоящее время несколько смущен. Земство подвело, ушло из рук, а портфель все-таки еще когда-то будет! Тем более что он с грустью замечает, как день ото дня делается все более и более дерзкой молодежь и как много развелось и помимо него охотников за портфелями…

За г. Петрункевичем идет г. Муромцев. Великолепный г. Муромцев! Это тот самый, который много лет назад хорошо знал римское право, а теперь хорошо знает парламентские обычаи. Человек с видом большого барина, с душой холодной, с манерами строгими и выдержанными… Как оратор он никогда не отличался, но как изрекающий время от времени напыщенные афоризмы он всегда был знаменит, а теперь даже в Европе прославился.

Для большой деятельности он слишком ленив, для мелкой — слишком великолепен. Поэтому, действительно, как председатель Думы, он был вполне на месте. Дума наделала глупостей, но председатель… но председатель выше глупостей…

В третью очередь следовало бы поставить двух сразу: г. Набокова и г. Гессена. Оба представляют собою совершенно законченные типы того поразительного по яркости и определенности политического оппортунизма, которым… отличается партия народной свободы и ее центр — в особенности. Оба они неизменно ведут ту же линию политической авантюры, бросаясь на всякую наживку, которая хоть на минуту мелькнет перед ними.

Но, кроме этой общей черты, между ними во всем остальном резкое различие. Г. Набоков богат (по женской линии, конечно), и потому он больше озабочен славой. Г. Гессен, наоборот, должен читать лекции в десяти учебных заведениях и везде по разным, не имеющим между собой связи, специальностям. Ему, поэтому, пока не до славы. Г. Набоков уже многое может делать, г. Гессен еще многого не может. Потом все-таки г. Набоков сын министра и как-никак бывший камер-юнкер, что в кадетской среде, заметим в скобках, очень высоко ценится. А г. Гессен? Он, хоть и ближайший сподвижник г. Милюкова и «золотое перо» кадетских изданий, но все-таки никогда не был и не будет камер-юнкером. Оттого г. Набоков, например, полнеет и вообще раздается вширь куда смелее, чем г. Гессен.

Оба они считаются у кадетов «профессорами». Это значит, что ни один из них никогда не написал никакой ученой работы. Вот тоже черта, которая их объединяет…

Когда г. Набоков говорит, сейчас видно, что это говорит человек, который, в сущности, если очень рассердится, может и на кадетов махнуть рукой и просто уехать к себе домой, на юг Италии, на о. Капри или на о. Сан-Принсип.

А когда говорит Гессен, вы видите, что старается человек из-за своего положения, из-за всего своего будущего…

Маленькая подробность, которая отлично характеризует великого г. Набокова. Когда в день открытия Думы был Высочайший выход в Зимнем дворце, г. Набоков шел в процессии депутатов, заложив левую руку… не в карман даже… О, это сделал бы только г. Гессен! А сзади, под фалды фрака, так, что наполовину рука уходила в глубь панталон и этим придавала всей фигуре вид самой независимой из всех когда-либо бывших на свете парламентских фигур…

Маленькая подробность, определяющая г. Гессена. Он все прощает даже своим политическим врагам, если только знает, что они меньше его зарабатывают. Но он ненавидит даже друзей, если вдруг окажется, что какой-нибудь новый заработок получен кем-либо из них, а не им… Мы еще ни слова не сказали о том, что на всем Урале нет завода, где бы так притесняли рабочих, как на заводах г. Набокова, бывших Рукавишниковских… Мы также не говорим и о том, какими путями г. Гессен получал места в привилегированных учебных заведениях, т. е. в тех, самое существование которых противоречит основным воззрениям исповедуемых г. Гессеном политических учений.

Чтобы закончить с этой парой кадетов, остается сказать, что во всем кадетском центре нет никого, кто бы так откровенно, как эта пара, приветствовал революционный террор, как лучшее средство расчистки пути кадетам…

Обойдем молчанием такие слишком определившиеся и всем хорошо известные фигуры, как «масон» г. Кедрин… или как все эти «профессора» новой формации, как гг. Фридман, Идельсон, Ицеккранц, Майзельхес, известные лишь тем, что время от времени выскакивают в «Речи» или «Праве» с громовыми статьями против кабинета, написанными «настоящим одесским» языком. Все это мелочь, которая в общем составляет только серый фон кадетского центра. О звании «фютюр-министров» им еще рано мечтать. В кадетском плане это, вероятно, только директора департаментов или губернаторы русских центральных губерний…

Делаемся теперь необыкновенно почтительными, пишем стоя и на лице изображаем нечто раболепное. Дело в том, что речь пойдет о князьях Петре и Павле Долгоруковых…

Оба брата, по кадетскому списку, числятся в «единственных Рюриковичах». Это означает, что, во-первых, если бы они были Рюриковичами, то были бы лишь одними из многочисленных Рюриковичей, а во-вторых, что они вовсе и не Рюриковичи. Оба брата высоко ценятся в партии за свой княжеский титул и за уменье не сметь иметь своего собственного мнения. Но титул — прежде всего. Ни в одной среде не ценятся титулы в такой мере, как в демократической среде кадетов. «Настоящий князь». Это муссируется комитетом партии, который знает, что такое для основного состава партии… иметь своего настоящего русского князя. «Это не чего-нибудь!» — с гордостью говорят в Одессе и Шклове.