Десять меченосцев - Эйдзи Есикава Страница 28

Самурай вложил ей в руку письмо и поспешно удалился. Оцу слышала его торопливые шаги.

Это было не просто письмо — к нему была приложена золотая монета. Послание было прямолинейное — самурай предлагал Оцу обезглавить Такэдзо и доставить голову в Химэдзи, где автор письма сделает Оцу своей женой, так что девушка проживет в покое и довольстве до конца своих дней. Подпись — Аоки Тандзаэмон. Эту славную фамилию, по свидетельству ее обладателя, носит один из самых почтенных самурайских родов провинции. Оцу не расхохоталась лишь потому, что была слишком возмущена.

— Оцу, ты поужинала? — донесся голос Такуана.

Оцу продела ноги в сандалии и вышла на галерею.

— Не хочется. Голова разболелась.

— Что это у тебя в руке?

— Письмо.

— Еще одно?

— Да.

— От кого?

— Такуан, ты чересчур любопытен.

— Любознателен, девочка, а не любопытен.

— Хочешь взглянуть?

— Если можно.

— Время скоротать?

— А почему бы нет?

— Ладно.

Оцу протянула Такуану письмо. Прочитав его, монах долго смеялся. Оцу невольно заулыбалась.

— Бедняга! Дошел до того, что готов на подкуп и любовью, и деньгами. Уморительное сочинение! Мир облагодетельствован бравыми и прямодушными самураями! Он в таком отчаянии, что умоляет молоденькую девушку снести преступнику голову. И глуп настолько, что пишет об этом!

— Письмо меня не беспокоит, — сказала Оцу, — но что мне делать с золотом?

Она передала монету Такуану.

— Немалая сумма, — сказал Такуан, прикидывая вес монеты на руке.

— Это меня и тревожит.

— Успокойся! Потратить деньги — не проблема.

Такуан направился ко входу в храм, где стоял ящик для пожертвований. Прежде чем опустить монету, он поднес ее ко лбу в знак преклонения перед Буддой, но в последний момент передумал.

— Лучше деньги оставить у тебя. Вдруг пригодятся.

— Мне не нужны деньги. От них одни неприятности. Могут спросить, откуда они взялись. Лучше сделать вид, что я их никогда не видела.

— Золото уже не принадлежит Аоки Тандзаэмону. Оно превратилось в подношение Будде, а Будда даровал его тебе. Храни монету на счастье.

Без лишних слов Оцу спрятала монету в оби. Затем, взглянув на небо, произнесла:

— Ветер поднялся. Как бы гроза не собралась. Дождя не было тысячу лет.

— Конец весны, нужен хороший ливень. Он смоет опавшие цветы, не говоря уже о том, что взбодрит приунывших крестьян.

— А как же Такэдзо?

— Такэдзо?.. — задумался монах.

В этот момент с ветви криптомерии раздался голос:

— Такуан, Такуан!

— Такэдзо, ты? — спросил монах, запрокинув голову.

На Такуана обрушился поток брани.

— Свинья в монашьем облачении! Грязный враль! Встань под деревом — скажу тебе кое-что!

Ветер с силой раскачивал ветви, заглушая голос Такэдзо. Кружившие на ветру иглы хлестали лицо Такуана, обращенное вверх. Монах смеялся.

— Как вижу, ты полон сил. Прекрасно. Надеюсь, это естественная бодрость, а не та, которая возникает при мысли о близкой смерти.

— Заткнись! — закричал Такэдзо, переполненный не столько силой, сколько гневом. — Если бы я боялся смерти, то не дался бы вам в руки с вашими веревками!

— У тебя не было выбора, ты ведь слабый, а я сильный.

— Вранье! Сам знаешь!

— Хорошо, давай по-другому: я умный, а ты круглый дурачина.

— Согласен. Я действительно сглупил, попав в твою западню.

— Не буянь, обезьяна на дереве! Себе навредишь. Истечешь кровью, если она в тебе еще осталась. И вообще, это не достойно мужчины.

— Послушай, Такуан!

— Слушаю.

— Была бы у меня охота сразиться с тобой там, в горах, раздавил бы тебя одной ногой, как огурец.

— Весьма нелестное сравнение. Но теперь поздно сожалеть. Забудь о случившемся. От сожалений толку мало.

— Заманил сказочками, святоша. Подлость! Я поверил, а ты меня предал. Согласился прийти сюда, думая, будто ты не такой, как все. Никогда бы не поверил, что подвергнусь такому унижению.

— Короче, Такэдзо! — нетерпеливо прервал Такуан.

— Зачем тебе все это? — вопило сверху соломенное чучело. — Почему сразу не отрубили голову? Лучше бы сам придумал мне казнь, не полагаясь на кровожадную толпу. Ты монах, но ты должен знать «Бусидо».

— Знаю получше тебя, бедное дитя, сбитое с толку.

— Уж лучше бы меня поймали крестьяне. Они, по крайней мере, добрые.

— Разве это единственная ошибка, Такэдзо? А что ты прежде натворил? Стоило бы поразмыслить о прошлом, пока прохлаждаешься наверху.

— Заткнись, лицемер! Мне нечего стыдиться. Пусть мать Матахати обзывает меня как угодно, но он мой друг, самый лучший. Я считал своим долгом рассказать карге о ее сыне. А что делает она? Натравливает на меня толпу, придумывает пытки. Прорывался через заставы с одной целью — сообщить Осуги о ее бесценном сыночке. Разве это нарушение кодекса воина?

— Не о том толкуешь, болван! Ты даже не понимаешь, что к чему. Думаешь, если ты храбр, то уже самурай. Заблуждение! Преданность другу считаешь своей добродетелью, но чем дальше, тем больше вреда ты причиняешь себе и окружающим. И каков же результат? Сам себе устроил западню. — Монах помолчал. — Кстати, красиво там наверху, Такэдзо?

— Негодяй! Я тебе все припомню!

— Скоро ты забудешь обо всем на свете. Пока не стал куском сушеного мяса, рассмотри хорошенько огромный мир вокруг. Поразмышляй над родом человеческим и перестань печься только о себе. Когда оставишь бренный мир и воссоединишься с предками, расскажи им все, что накануне смерти ты услышал от человека по имени Такуан Сохо. Они возрадуются, узнав о прекрасном наставнике, пусть даже ты постиг смысл бытия слишком поздно и навлек позор на доброе имя семьи.

Оцу, оцепенело стоявшая поодаль, вдруг набросилась на Такуана:

— Это уже слишком, Такуан! Я все слышала. Ты жесток к беззащитному человеку. Ты верующий или только прикидываешься? Такэдзо верно говорит, он и вправду доверился тебе и сдался без сопротивления.

— Как ты смеешь! Бывший союзник теперь против меня!

— Сжалься, Такуан! Мне ненавистны твои слова! Если хочешь покончить с ним, убей! Такэдзо готов умереть. Так пусть уйдет с миром из жизни.

Оцу от возмущения начала трясти Такуана за грудь.

— Прекрати! — неожиданно жестко произнес Такуан. — Женщины в таких делах не смыслят. Придержи язык, или подвешу тебя рядом с ним.