Маска Аполлона - Мэри Рено Страница 28

Наш победный пир помню довольно смутно. Фиванка Гиллис, специально приехавшая на фестиваль, говорила мне потом, что никогда не видела человека, который так много пьет и остается таким трезвым. Вообще-то я пить не мастер; но в тот раз глотал, наверно, всё, что мне наливали, — и всё сгорало в моем счастье.

Банкет этот учинил сиракузский консул; говорили, что такой роскоши уже много лет не видели даже у него. Выступая от имени автора, он пригласил нас в Сиракузы, чтобы мы могли сыграть для своего поэта.

Анаксий и Гермипп пели сколий вместе, положив руки друг другу на плечи. Гермипп напрочь забыл о своем комическом прошлом, вспоминал только трагедийные свои роли; однако каждая его история кончалась смехом. Мы все были, как братья; я пожалуй не помню ни одного такого дружного победного сборища. Анаксий сыграл своего Ахилла гораздо лучше, чем на репетициях. Скорее всего, просто потому, что хотел сам стушеваться, а меня выпятить: актерский приз был назначен только протагонистам. А я старался изо всех сил, чтобы добыть приз для пьесы; но что и меня наградят — этого и в мыслях не было. И теперь я то и дело трогал свою гирлянду из плюща, вроде как расправить; а на самом деле, чтобы убедиться, что она на самом деле на мне.

Только одно недоразумение случилось. Аксиотея была достаточно скромна, чтобы не заходить в винные лавки или палестры, но тут решила зайти к нам на пир. Спевсипп, лучше разбиравшийся в приличиях, пытался ее отговорить, как он рассказал мне позже; но она заявила, что оставаться у нее и в мыслях нет, она только зайдет поздравить, — а без этого просто нельзя, это дружеский долг, и займет всего миг. Он согласился ее проводить; при условии, что она не отойдет от него ни на шаг. Когда она вошла, я изумился; но в тот момент я любил весь мир вокруг, потому кинулся ей навстречу и обнял. Но бедная девушка была трезвее трезвого — и испугалась; а какой-то дурак, решивший, что это дружок Спевсиппа, выкрикнул дурацкую шутку и привлек к нам всеобщее внимание; она покраснела и стала еще красивее, и тогда тот шутник заявил, что он ее у нас отобьет. Спевсипп — я никак не предполагал, что он настолько горяч, — едва не ввязался в драку, и бог знает, чем бы всё могло закончиться; но мне как-то удалось их утихомирить и спустить это дело на тормозах. Когда я попросил прощения у нее, она ответила, что я всего лишь приветствовал ее как друга… Я подозреваю, что она была расстроена больше, чем призналась; но Аксиотея была щедрая девушка и не хотела портить мне праздник.

Хотя Ленейская премия была установлена в те времена, когда деньги были повесомее нынешних, сумма и сейчас вполне приличная; а при наших перспективах я посчитал вполне возможным эту сумму потратить. Я знал о Сицилии достаточно для того, чтобы понимать, что нам придется показать себя не только на сцене, но и вне ее; и потому пошел к Калину. Он сшил мне плащ из тонкой милезийской шерсти, белой с кремовым отливом, и с богатой вышивкой по краям: сочная кайма из темно-красных звезд с синей оторочкой по лучам и с золотыми кончиками. В отличие от сценических костюмов, вблизи он смотрелся еще лучше, чем издали. Я не собирался являться к Дионисию Сиракузскому в таком виде, будто у меня ничего нет кроме того, что он соблаговолит мне дать. Тут кроме собственного престижа еще и об Афинах надо было думать.

Анаксий и Гермипп чувствовали это еще острее моего. Плащ Анаксия оказался покрыт вышивкой настолько, что в нем можно было бы царя Мидаса играть. А Гермипп даже отдал свой в покраску, в пурпур, услышав от кого-то, что в Сиракузах это обычная одежда. Я догадывался, что ему теперь нечем будет за квартиру платить; моя осторожность, впитанная с детства, выросшая на рассказах о взлетах и падениях артистов, едва не заставила меня посоветовать «Отдай его назад»; но я побоялся, что он примет это за зависть.

Несколько дней мы ждали подходящий корабль: консул полагал, что мы должны прибыть с шиком, а не рисковать в штормах дрянного сезона на какой-нибудь маленькой скорлупке. Однако отплыли мы по отличной погоде, для этого времени года, и от Корки до Тарентума прошли почти без качки. В Сибарисе мы зашли в порт, чтобы выгрузить партию расписных ваз. Они и упакованы были, и обращались с ними, будто с яйцами; не иначе стоили эти вазы бешеных денег, как и всё в этом городе. Гермипп наведался там в бордель; и рассказывал после, что заведение шикарно, как дом аристократа, с фресками в каждой комнате; самыми поучительными, какие он когда-либо видел. Он предположил, что фрески эти должны отвлекать клиентов от мыслей от ценах, а то они все импотентами станут. Теперь он был абсолютно разорен, но не расстраивался: Сицилия уже рядом.

В театре там ничего не шло, но мы посмотрели балаган на Агоре, типа пантомимы в итальянском стиле. Все мы знаем, что сквернословие в комедии богу угодно, и я не считаю себя ханжой; но в Афинах мы держимся в границах приличия и богохульства не допускаем. Дионис — он хозяин всякого веселья, и потому над ним пошутить не грех; но с Зевсом Всемогущим никто не шутит; и Аполлона даже в сатирическом фарсе играют прилично. А здесь Геракл гонялся за ним с дубиной, загнал на крышу собственного храма, как кота на дерево, и бог сидел там и ругался всячески; а потом его приманили пирогом, он потянулся книзу, получил по башке и рухнул в бочку с водой. Еще хуже было с Зевсом: с огромным носом и чудовищным фаллосом он карабкался по приставной лестнице совращать Алкмену; а Гермес подглядывал за ним через окно и рассказывал зрителям, что там происходит. Гермипп поначалу смеялся их шуткам, но под конец даже он оказался шокирован.

Но, хоть оно было и отвратительно, от этого меня не так тошнило, как от представления каких-то этрусков, с севера. Это смуглые ребята с терновым глазами, отличные танцоры и флейтисты; их предки, говорят, из Лидии переселились. Я не знаю, что за историю они там разыгрывали, итальянцы их вроде понимали. Но одно могу сказать. Лица у них были голые; они прямо этими лицами играли; своими!