Нефертари. Царица египетская - Мишель Моран Страница 28

— Да, государь!

Он поклонился, и ассириец последовал его примеру.

— Моя супруга сказала, что ты хочешь узнать подробности нашей победы над хеттами, — произнес Рамсес на языке хурритов.

— Да, государь, очень хочу, — ответил Киккули.

— Тогда поговори с царевной Нефертари — она лучше говорит на твоем языке.

Рамсес был прав — говорила я лучше, чем он. Однако он, видимо, понял всю нашу беседу. Я назвала посланнику свое имя, и тот опять поклонился.

— Рад с тобой познакомиться, царевна. Меня прислали сюда выучить ваш язык.

— Разве в Митанни никто не знает египетского? — удивилась я.

— Многие знают. Только еще хуже, чем я.

Мы с Рамсесом рассмеялись, а Аша и Исет промолчали.

— Ты хотел услышать о нашей победе при Кадеше? — спросила я и рассказала посланнику все, что узнала сама, пока была в храме.

— Благодарю тебя, госпожа, — почтительно заметил Кик-кули, выслушав меня. — Я и не думал, что при дворе фараона столь хорошо знают наш язык.

— Хурритский язык изучают многие члены царской семьи, — польстила я. — Мы глубоко сочувствуем твоей стране.

Киккули смотрел на меня во все глаза.

— Я непременно передам своему народу твои теплые слова.

— Да, — подтвердил Рамсес. — Египет надеется сохранить дружбу с Митанни. Мы не сомневаемся, что, если хетты соберутся выступить против нас, ваши предводители сообщат нам.

Посланник нагнул голову и стал похож на ибиса.

— Если хетты дерзнут пройти через Алеппо или Нузу, то Египет об этом узнает, даю вам слово!

Рамсес улыбнулся, но Киккули смотрел только на меня.

— У вас необыкновенная царевна, — похвалил он.

Наши с Рамсесом глаза встретились, и его взгляд сказал мне куда больше, чем любые слова. Он мною гордился!

— Ну? Что он говорит? — спросил Аша.

Исет стояла рядом, холодная и недвижная, словно камень. Она привыкла очаровывать людей своей красотой, но кого она могла очаровать, стоя молча, точно обелиск?

— Он сказал, что понесет народу Митанни весть о мощи египетского войска, — ответила я.

Стоявший рядом с Киккули ассирийский посланник прокашлялся и спросил:

— А если хетты захотят вернуть себе Кадеш?

Рамсес покачал головой.

— Прошу меня извинить, но я не говорю на аккадском языке.

— Посланник спрашивает, что будет, если хетты захотят вернуть Кадеш, — перевела я, потом повернулась к ассирийцу и ответила: — Тогда Египет отправит на север двадцатитысячное войско и отвоюет город снова.

Рамсес воззрился на меня.

— Откуда ты знаешь язык ассирийцев?

— Я учила его в храме.

Рамсес смотрел на меня с восхищением.

— А вот и верховная жрица Хатор! — объявила Исет.

Я поймала взгляд Уосерит и поняла, что сейчас будет. Она улыбнулась Рамсесу, а у меня забилось сердце.

— Как тебе празднество? — спросила она у него. — Ты, наверное, не ожидал увидеть здесь Нефертари?

— Да, — признался Рамсес, не сводя с меня глаз.

Глядя на него вблизи, я поняла, что война сделала из него взрослого мужчину.

— Нефертари, — сказала жрица, — тебе пора посетить усыпальницу в Джамете. Ты готова?

— Мы можем поехать с вами, — предложил Рамсес.

Уосерит покачала головой.

— Нефертари хочет выразить почтение предкам. Она должна ехать одна.

Аша и Рамсес смотрели на меня, словно ждали возражения, но я отлично поняла цель Уосерит.

— Рамсес, Аша, всего вам хорошего! — Я поочередно улыбнулась каждому из них. — Исет, так приятно было с тобой повидаться.

— Ты придешь проститься, когда мы выступим с войском? — тихонько спросил Рамсес.

— С каким войском? — Я посмотрела на Ашу. — Войско только что вернулось из Кадеша! Неужели вы снова собираетесь воевать?

— Нубийцы подняли мятеж. Рамсес преподаст им урок.

Рамсес кивнул, не сводя с меня глаз.

— Что ж, как придет время, посмотрим, где будет Нефертари, — сказала Уосерит. — А до тех пор — или до следующего празднества Уаг — пожелай ей удачи на выбранном пути.

Исет улыбнулась, на этот раз искренне. Я с готовностью последовала за Уосерит — к Мерит, которая ждала меня у наемной колесницы.

— Отвезешь царевну и ее няню к заупокойному храму в Джамете, — приказала Уосерит вознице.

Юноша помог мне усесться, и кони взяли с места. Я оглянулась: придворные уже ушли, и Рамсеса тоже не было.

— Ну, что он сказал? — спросила Мерит.

— Не… не знаю, — напряженно ответила я. — Он стал другой. Взрослее.

— Так что он сказал-то?

— Попросил меня поговорить с посланником Митанни.

Колесница неслась сквозь тьму.

— А вдруг он ценит меня только за способности? — задумчиво сказала я.

— Так ли это важно, госпожа? Главное, что ценит. Ведь твоя цель — стать главной женой.

— Нет, вовсе нет! — Я неожиданно поняла, что мне нужно больше всего на свете. — Я хочу, чтобы он меня любил!

Мы доехали до Джамета. Посреди обширной песчаной равнины высился заупокойный храм Хоремхеба. Широкие черные врата были распахнуты — для тех, кто пожелает почтить фараона, искоренившего память о Еретике. Обычно посещать храм могут только придворные фараона Сети, но в первую ночь празднества Уаг ворота открыты для всех.

Мерит отряхнула мой плащ от пыли и заплатила привезшему нас пареньку. Приблизившись к тяжелым воротам, она замедлила шаги. Я всегда входила в храм одна, а Мерит оставалась почтить своих предков в небольшом храме, возведенном ее отцом неподалеку.

— Дальше пойдешь одна? — тихонько спросила она.

— Да.

— Ни с кем там не разговаривай и подними капюшон, — велела няня. Она протянула мне горшочек. — Тебе видно, куда идти?

— Там есть факелы. И зрение у меня хорошее.

Я дождалась, пока Мерит скроется в темноте, и прошла в ворота храма, стараясь не думать о тех временах, когда храм принадлежал моим акху. Его выстроил мой дед, фараон Эйе, но все, что от него осталось, — несколько изображений в его гробнице, где-то в глубине Долины царей.

Впереди раздавались чьи-то голоса. Это могли быть потомки Хоремхеба или же простолюдины, пришедшие посмотреть на фрески. Со стен за каждым моим шагом следили глаза старого полководца. Повсюду он изображался высоким и стройным, в короне хепреш [44], принадлежавшей некогда моему деду. Эйе умер стариком, не имея наследников. Оставалась только моя мать, и военачальник Хоремхеб силой взял ее в жены. Будь я мальчиком, он объявил бы меня своим сыном. Но моя мать умерла при родах и оставила только девочку.