Столыпин - Аркадий Савеличев Страница 28

– А не выпить ли сейчас кофейку?

Это уже дело хозяйское. Не голь перекатная в квартире жила. Одного взгляда довольно, чтоб народ услужающий мигом приносил, что нужно.

После кофейку-то Петр Аркадьевич и признался:

– Вот я недавно был на Смоленщине. У Александра Николаевича Энгельгардта… Да, да, того самого… гвардейского офицера-артиллериста, профессора химии, народника, которого полиция вышвырнула в родное Батищево… – Лопухин выдержал насмешливый взгляд друга, промолчал. – И что же? Озлобился он, как какой-нибудь недоумок Чернышевский? Пошел стрелять в императоров и губернаторов, как все эти Каракозовы, Кибальчичи, Перовские и иже с ними? Вы, конечно, слышали, а может, и читали «Письма из деревни»? – Утвердительный кивок брата это подтверждал. – Поверьте, друзья, я не встречал большего патриота России! Не на словах, а на деле. Там, в своем Дорогобужском уезде, он сделал то, чего не сделали ни целые дворянские сборища краснобаев, ни наши воровские министерства, ни даже всемогущая полиция… Да, да, Алексей, – упредил, чтоб не перебивали, – мало того, он научил не только помещиков, но и крестьян любить и понимать землю, он утихомирил целый бунтовавший ранее уезд. Без единого солдата, без единого полицейского. Когда человек работает, ему бунтовать некогда. Бунтуют только бездельники. Значит, не мешайте человеку работать! Развяжите ему руки, а тем более ноги… чтоб он мог идти, куда хочет, и делать, что хочет!

На этот раз Алексей Лопухин не утерпел:

– А ведь твои воззрения, Петро, недалеки от воззрений умных полицейских!

– Что, есть таковые?

– Есть, Петро, есть… Правда, немного.

– Немного и Энгельгардтов, – вставил свое слово Александр. – Взять хотя бы нас, борзописцев. Каждый думает, когда чирикает пером: «Я хорош до тех пор, пока хорош перед хозяином». Каково?

– Соглашусь, – повеселел Лопухин. – То же самое и у нас: «Хороший полицейский – хорошо глядящий в рот начальству!»

– Значит, начальство менять надо?.. – все подливал да подливал масла в огонь отбросивший грустные мысли Петр.

– Дружище, – обнял его Алексей, – так ведь помаленьку и меняем. Бьюсь об заклад: быть тебе губернским предводителем, а там и повыше…

Теперь уже Александр не вытерпел:

– Ну, Алексей! Прожектёр ты великий.

– Почему же? Предводитель Ковенской губернии – человек неплохой, да и только. Дела никакого не делает. К тому ж на старческом выдохе. Надо его менять? Надо. Кого ставить во главе губернии, как не лучшего уездного предводителя?!

Петру оставалось только развести руками:

– Нет, у нас какой-то триумвират заговорщиков!

– Заговора – не допущу, – прорезался истинный голос полицейского.

Что-то слишком серьезное начиналось. Александр как один из ведущих сотрудников главной российской газеты первым уловил лихой тон разговора.

– Вот представьте, что я описываю прощальный ужин трех закадычных друзей. Что бы из этого вышло?..

– В лучшем случае – нагоняй от хозяина Суворина, – досказал очевидное Алексей Лопухин. – А в худшем – пришлось бы проситься ко мне на службу.

– Да почему именно к тебе? – маленько даже обиделся Александр.

– Да потому, друже, что лучшие полицейские как раз из бунтарей и выходят. Я не говорю о каких-нибудь городовых – говорю о людях думающих. Кто-то же должен определять и полицейскую политику. А мы с твоим Петром как-никак по ведомству МВД служим…

– …с той лишь разницей, что ты вроде уже столоначальник, а я так, дама на выданье!

– Значит, ее надо замуж выдавать, пока не состарилась?..

– …или пока не заснула, – вступился брат. – Как-никак в дорогу. Так и завтра-то не уехать.

Но как ни одергивали себя, а просидели за разговорами все-таки до рассвета. Да после небольшой дремоты – и до отъезда на вокзал. Чтобы совсем не засиживаться, истинно, как у приснопамятного старика Апухтина, у подъезда была припасена «пара гнедых, запряженных с зарею…»

Да, и за него, в неизлечимой водянке доживавшего свои последние дни, по наитию и сочувствию по доброй чаре осушили…

Теперь, сидя в уютном купе и в самом уютном одиночестве, Петр Аркадьевич мог поразмышлять насчет всего такого, житейского. Вот ругаем, мол, жизнь, а она куда-то же идет, движется… по каким-то своим незримым рельсам. Давно ли в каретах тряслись по пыльным российским дорогам, а сейчас с ветерком по дороге железной! Ну, вместо привычной пыли на поворотах в раскрытое окно заносит немного угольной гари. Но окно-то можно закрыть, верно? Стоит ли ради такой мелочи перекрывать дорогу? Ан нет, находятся люди – перекрывают… Ему ли не знать Западный край? Поляки, русские, литвины, белорусы, евреи… и еще бог знает кто! Истинно, всякой твари по паре… без обиды, господа, просто библейская аналогия. И что же опять? Только он начал налаживать отношения между людишками в этом взбаламученном Ноевом ковчеге – нате, донос! Потакает, мол, инородцам, особливо евреям, и все, мол, в ущерб нам, русским. Это уже по дороге на вокзал Алексей Лопухин сказал: «Не хотел зря тебя тревожить, да все-таки лучше будет, коль узнаешь. Возьми на память», – протянул листок обычной почтовой бумаги. – Не силен был в познании русских, а сдается мне – уши поляка из письма торчат…» От нечего делать перечитывая сейчас донос, Столыпин с б́ольшим пониманием убедился: «Ах, пся крев!..» Ну разве придет такое на ум какому-нибудь орловскому недопёхе или после заграничных походов осевшему штабс-капитану?

Что-то стал он углубляться в эти полицейские дела…

Хоть и числится по ведомству Министерства внутренних дел, да не сыщик же? Промеж собой разобрались с поджогом – как-нибудь разберутся и с доносчиками. Лучше – чтоб без него. К черту и доносчиков… и сами доносы! Скомканное письмо полетело в окно. Он даже ладонь о ладонь ударил, сбивая невидимую грязь.

Домой, домой! Вот так-то.