Четыре войны морского офицера. От Русско-японской до Чакской войны - Язон Туманов Страница 28

Заняв единственный свободный столик, нам удалось перехватить пробегавшего мимо француза-хозяина и попросить его дать нам позавтракать. Мальчишка-негр положил на скатерть три ломтя черствого хлеба и перед каждым из нас поставил по пустой тарелке, вид которых заставил никогда неунывающего и жизнерадостного Сакеллари произнести самым серьезным тоном:

– Не смущайтесь, господа: здесь, в Libreville’е, тарелки, по-видимому, моются не руками, а ногами; советую вам поэтому последовать моему примеру.

С этими словами он вынул свой носовой платок и принялся усиленно тереть свою тарелку, которая после долгой и упорной работы стала превращаться из матовой в блестящую. Мы последовали его примеру и по окончании этой работы принялись терпеливо ждать. После нескольких напоминаний хозяину о своем присутствии он удосужился наконец обратить на нас внимание и что-то свирепо крикнул своему черному помощнику, после чего на нашем столе появилось первое блюдо. В глубокой тарелке, наполненной до краев какой-то густой, жирной, неопределенного цвета жидкостью, плавало несколько кусочков какого-то тела: это не было мясом, не было это и рыбой, еще меньше походило на зелень. Для этого тела как нельзя больше подходило определение – «черт знает, что такое!». Мы долго с любопытством рассматривали это блюдо, не решаясь до него дотронуться и делая самые фантастические предположения. Сакеллари клятвенно заверял нас, что это ни что иное, как тело боа-констриктора. Нам снова удалось подозвать хозяина, который на этот раз подбежал к нам с самой любезной улыбкой, но на все наши уговоры и мольбы сказать нам откровенно, что это такое, он неизменно лишь повторял:

– C’est bon, messieurs, c’est tres bon!

Весьма возможно, что он и сам не знал, что это такое и блюдо это было изобретением такого же черномазого повара, как и его шустрый Лепорелло. Никто из нас не решился отведать этого загадочного блюда и, несмотря на волчий голод, мы приказали убрать его и подавать следующее. Этим следующим блюдом оказался сыр, который был съеден в мгновение ока, и на радостях была потребована бутылка вина. Но наши начинавшие уже было проясняться после сыра лица вновь и уже окончательно вытянулись, когда смахнув со стола крошки хлеба, хозяин этого единственного, наверное, в своем роде ресторана заявил нам со своей неизменной улыбкой, что единственно, что он еще может предложить нам, это – съесть по манго, так как у него больше решительно ничего не осталось.

Когда мы, голодные и злые, потребовали счет, он назвал такую цифру, что будучи самыми глубокими профанами в финансах и экономике, мы ясно поняли, почему Франция так богата.

Мы покидали Libreville без особенного сожаления. В жалких лавчонках города ничего нельзя было приобрести даже скромному в своих потребностях мичману. Остались довольны лишь филателисты, которые скупили, кажется, весь имевшийся в местной почтовой конторе запас марок самого экзотического вида – с ягуарами, слоновыми клыками и т. п., к тому же необычайного размера.

Мне, впрочем, посчастливилось перед самой посадкой на пароход купить у какого-то оборванца-негра огромный заржавленный и зазубренный железный меч в деревянных грубых ножнах, несколько копий и какой-то музыкальный инструмент. Заплатив за все это богатство баснословно дешевую цену, много меньше того, что мы уплатили за голодный завтрак из боа-констриктора, я имел возможность снова сделать важное открытие в области экономики и понял причину беспросветной бедности негров.

Когда я привез свою покупку на корабль и с гордостью демонстрировал ее в кают-компании, старые и много плававшие офицеры принялись уверять меня, что эти мечи и копья выделываются во всех портах экзотических стран специально и исключительно для наивных туристов, сами же современные нам дикари знают не хуже нас, что такое Винчестер и Маузер и, конечно, ни один дурак такой дрянью, как приобретенные мною меч и копья, не пользуется. Но я не сомневался, что в них говорило в данном случае чувство самой низменной зависти, и остался при глубоком убеждении, что моя покупка составила бы гордость любого этнографического музея.

Погрузив такой же огромный запас угля, как и в Дакаре, эскадра наша покинула берега Конго и тронулась дальше на юг, в неведомую нам, маленьким статистам, даль.

В Libreville’e мы сделали попытку освободить корабль от присутствия сумасшедшего Титова, но безуспешно. Дома для умалишенных в городке не оказалось, а отходивший в Европу пассажирский пароход наотрез отказался принять на свой борт столь беспокойного пассажира. Пришлось везти беднягу дальше. Временами он успокаивался, впадая в глубокую, тихую меланхолию, сменявшуюся внезапными вспышками ярости, когда он начинал кричать истошным криком на весь броненосец, выпаливая бессмысленные фразы, проклятия и ругательства, так что снова приходилось облекать его в сумасшедшую рубаху и привязывать накрепко к койке.

Первым для нас портом Южного полушария явился Great Fish Bay. В сущности говоря, там не было никакого порта, а если был, то где-нибудь в глубине огромной бухты, у входа в которую мы стали на якорь, чтобы не нарушать священного нейтралитета Португалии, которой принадлежали эти воды. Берега – голый песок; да и немудрено, ибо край этот был не чем иным, как пустыней Калахари.

Но даже в этом диком, точно Богом проклятом месте мы мозолили кому-то глаза! Не успели мы стать на якорь, как откуда-то появилась маленькая канонерская лодка под огромным португальским флагом, бросившая якорь неподалеку от «Суворова». От нас было видно, как от нее отвалила шлюпка и направилась к флагманскому броненосцу. Визит, впрочем, был недолгий. Шлюпка вскоре же отвалила обратно и португальская лодка со смешным названием «Limpopo» немедленно снялась с якоря и направилась в море. В тот же день мы узнали, что командир ее заявил от имени своего правительства протест против того, чтобы мы грузились углем в португальских территориальных водах, на что будто бы адмирал наш ответил вопросом – не нужно ли его лодке покрасить подводную часть и если да, то он немедленно же прикажет поднять ее стрелой своего броненосца.

В бухте мы застали наших пунктуальных поставщиков угля немцев и немедленно же приступили к погрузке. Погрузка производилась на этот раз повахтенно. Свободные от вахты и погрузки матросы придумали оригинальное развлечение: бухта кишела акулами, но точно в насмешку над ее названием (Great Fish Bay, по-английски – «Залив Большой рыбы»), – акулами-карликами, размеры которых не превышали полуметра. Но зато в бухте их водилось невероятное количество. Не успевал матрос закинуть крючок, как на нем уже болталась акулка. Так как рыба эта была решительно ни для чего не пригодна за полной ее несъедобностью, команда наша придумала оригинальную и вместе с тем довольно варварскую забаву: сняв осторожно с крючка пойманную акулу, привязывали ей крепкой бичевой к хвосту большой кусок пробки и пускали вновь в воду на волю. Полная еще сил и сильно напуганная рыба уходила сначала на глубину, ослабевала и предательская пробка, в конце концов, появлялась на поверхности воды. За короткий промежуток времени масса таких пробок бродила по поверхности бухты «большой рыбы», вызывая громкий смех жестокосердых рыбаков.

Подгрузившись углем, мы на другой же день покинули негостеприимные португальские воды.