Аз есмь царь. История самозванства в России - Клаудио Ингерфлом Страница 28

Почему это письмо важно для истории самозванчества? Помимо утверждения принципа передачи власти по отцовской линии, оно называло принадлежность к мужскому полу условием получения трона. Таким образом, предполагалось существование двух тел монарха: одного личного (физического), другого – политического (мистического). Чтобы личное тело соединилось с политическим, его обладателем должен был быть мужчина. В предыдущих главах уже упоминалось бытовавшее на Западе и исследованное Эрнстом Канторовичем поверье о двух телах короля, которое побуждало оценивать действия монарха не только как выражение божественной воли, но равно и как политику конкретного лица, занимающего в данный момент престол. Вследствие этого, если люди считали правящего монарха «плохим», они могли сосредоточить свое внимание на его политической деятельности и соответствии его поступков интересам различных слоев населения, не задаваясь вопросом, настоящий он король или подложный. В рамках этой логики о легитимности каждого монарха, а позднее и монархической власти, можно было судить по четким и имманентным критериям, к числу которых относились в первую очередь интересы общественных групп. Итогом явилась секуляризация легитимности власти. Физическая подлинность монарха, установление факта об избранности или неизбранности его тела Святым Духом, в расчет не принималась. В результате политические отношения стали рассматриваться как обособленное от религии пространство, которое в конце концов сформировалось на основе принципа народного суверенитета не как следствие простой эволюции, но как итог революционного цикла развития XVII–XVIII веков.

Однако раздвоение тела царя в России имело специфический смысл, отличный от теории двух тел короля на Западе. Принадлежность к мужскому полу была лишь условием допуска к числу тех, кого может выбрать Бог. Стоило Богу избрать человека, как этот разрыв устранялся, и, отмеченный Божественной благодатью, человек переставал подлежать людскому суду, в том числе и суду Церкви. Тогда он становился царем. Критерии его легитимности лежали в области божественного выбора, а не в области отношений царя с подданными. Впрочем, эта модель имела свои изъяны, которые представители народных кругов, особенно старообрядцы, будут всячески акцентировать в своих речах и во время коллективных акций. Превращение принадлежности к мужскому полу в столь важный критерий получения Божьей милости, а следовательно, и трона в условиях размывания и дробления харизмы значило, по существу, ослабление легитимности царя, подчиние ее человеческому фактору. Петр I был не единственным мужчиной в России. Настоящим Избранным, подлинным народным заступником, мог оказаться совсем другой мужчина, свергнутый злейшими врагами народа – боярами. А значит, настоящий царь, возможно, скрывается среди народа. Что же касается человека, занявшего престол и называющего себя Петром, но правящего вопреки традициям, беспрестанно богохульствуя и все больше закрепощая крестьян, то разве он не мог оказаться лжецарем, которым подменили Избранного, настоящего Петра Алексеевича? Ослаблять легитимность монарха в России значило сомневаться в его подлинности, и наоборот. Неудивительно, что вскоре отбоя не было от тех представителей мужского пола, кто считал себя вправе притязать на другое тело царя, то есть царское достоинство, и претендовал на отмеченность Богом. Идеальный способ пополнить ряды самозванцев.

Вместе с маскулинностью письмо имплицитно утверждало важность отцовской функции, что в случае царя подразумевало обязательство произвести на свет наследника. Так же, как и критерий подлинности царя, отцовская функция стала при Петре одной из (если не главной!) составляющих монархической власти. Впоследствии Петр сделал фаллос знаком своего могущества и представил свою отцовскую функцию в биологическом (по отношению к сыну) и символическом (по отношению к России) смыслах воплощением своей имперской и божественной судьбы. Однако Петр, невзирая на проводимую им политику собственной сакрализации, допустил появление двойственности своего тела. Детородная функция Петра являлась объективной, верифицируемой связью его физического тела и короны: ему необходимо было обзавестись наследником. Его физическое тело становилось в буквальном смысле ориентиром, позволяющим судить о легитимности тела, носящего корону. Так стоит ли удивляться, что сразу же после смерти Петра его подданные во всех уголках Российской империи начали сомневаться в подлинности царя, не оставившего природного наследника? Традиция ложных царевичей, непризнанное убийство сына и отцовство, возведенное в роль составного компонента монархической власти, стали питательной средой для появления бесчисленного количества сыновей Петра.