Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965 - Дмитрий Медведев Страница 28

Упрощение и контраст помогают автору сковать прочное логическое звено в цепи своих умозаключений — основу политики Гитлера представлял блеф. «Гитлер был убежден, что ни Британия, ни Франция не будут воевать», — констатирует он. От блефа Гитлера Черчилль идет дальше, указывая на шаткость положения фюрера в собственной стране и среди близкого окружения. По мнению британца, решительный ответ на захват Рейнской области в марте 1936 года исключал сопротивление со стороны Германии и гарантировал предотвращение Второй мировой войны. Ситуацию можно было исправить не только в 1936-м, но и в следующие два года. «Чем дальше откладывается решающая проверка сил, тем меньше у нас шансов остановить Гитлера без серьезной борьбы».

После марта 1936 года следующим, по словам Черчилля, «кульминационным пунктом» на исторической диаграмме падения Европы стал сентябрь 1938 года — подписание в Мюнхене небезызвестного соглашения, развязавшего Гитлеру руки в отношении Чехословакии. Упоминая эти события, автор указывает на три катастрофических последствия, к которым привели решения британских и французских политиков. Во-первых, союзники лишились чехословацкой армии (21 регулярная дивизия) и второго по значимости промышленного арсенала Центральной Европы — заводов Skoda. Во-вторых, Германия получила моральное преимущество. «Отказ от помощи союзнику, в особенности под воздействием страха перед войной, подрывает дух армии», — фиксировал Черчилль, обращая внимание на фактор, который не всегда учитывается в оценке событий и никогда не отражается в статистических отчетах. В то время как «признание собственной слабости обескураживало французских военных любых рангов», «уверенность, успех и сознание растущей мощи разжигали воинственные инстинкты расы» в Германии. В-третьих, Гитлер выиграл необходимое время для дальнейшего перевооружения и подготовки к решающему противостоянию.

Подводя итог своим рассуждениям, Черчилль резюмирует, что «устрашающее превосходство» вермахта на момент начала войны явилось результатом отсутствия «решительного шага» со стороны «некогда победоносных союзников» по «оказанию сопротивления неоднократным агрессиям Гитлера». Он утверждает, что «нет никакой заслуги в том, чтобы оттянуть войну на год, если через год война будет гораздо тяжелее и ее труднее будет выиграть». «Безопасность государства, жизнь и свобода граждан позволяют и требуют не отказываться от применения силы в качестве последнего средства», — заключает потомок герцога Мальборо.

Выводы британского политика звучат несколько обще, но одной из особенностей обсуждаемых в Мюнхене событий (как и во множестве других аналогичных эпизодах) является то, что ключевую роль в них играли не отвлеченные процессы и умозрительные тенденции, а конкретные люди. И за решениями британского правительства пойти на сделку с Гитлером, расплатившись за спокойствие собственной страны независимостью иностранного государства, тоже стояли конкретные люди во главе с премьер-министром Невиллом Чемберленом. Черчилль делает реверанс в его сторону, заявляя, что «неверные выводы были сделаны благонамеренными и способными людьми». Он признает, что его коллеги руководствовались «благородными мотивами», но считает, что это обстоятельство не снимает с них ответственность «перед историей». Причем вина распространяется не только на Чемберлена, который «господствовал над подавляющей частью общественного мнения». Черчилль также упоминает «ликующие толпы», которые приветствовали премьер-министра по пути с аэродрома на Даунинг-стрит; он говорит о членах правительства, «потрясенных до основания, но поддерживающих друг друга» и предпочитающих сохранить свои должности вместо добровольной отставки и демонстративного выражения недовольства проводимой политикой; он отмечает «усилия партийных организаторов», которые выступили единым фронтом в поддержку решений своего лидера.

Наблюдая с позиции герменевтики за тем, как Черчилль ловко оперирует фактами, пытаясь доказать тезис о том, что Вторая мировая война была «ненужной войной», что ее легко было предотвратить, а допущенные в прошлом ошибки должны служить предостережением в будущем, в рассуждениях британского политика можно обнаружить дополнительный смысловой пласт. Все аргументы Черчилля с упрощением и контрастом, а также доказательством того, что он оказывался прав гораздо чаще, чем принято думать, служили вовсе не средством достижения главной цели — описание войны и причин, к ней приведших. Они и были главной целью — создать миф о Черчилле-супергерое, о решительном, волевом, бесстрашном, непоколебимом, прозорливом государственном деятеле, который смог не только одним из первых разглядеть опасность на заре ее появления, но и, подвергаясь хуле и остракизму, сумел публично заявить о своей точке зрения и вступить за нее в борьбу. Характерным словесным подтверждение этого образа стало следующее назидание из «Надвигающейся бури»:

Если вы не станете сражаться за правое дело, когда можете легко одержать победу без кровопролития; если вы не станете сражаться, когда ваша победа гарантирована и достижима с небольшими потерями, вы дождетесь того момента, что вам придется вступить в борьбу, когда все факторы будут против вас, а ваши шансы на выживание будут ничтожны. Возможен и еще более мрачный сценарий, когда придется сражаться без надежды на победу, поскольку лучше погибнуть в бою, чем жить в рабстве.

Результат мифотворческой деятельности превзошел даже самые смелые ожидания автора. В западной политической культуре имя Черчилля стало синонимом борьбы, а аллюзии на его поведение — частым атрибутом внешнеполитических выступлений и подходов, связанных с выходом из кризиса и демонстрацией решительной политики. Подобные тенденции не могут не удивлять, поскольку речь идет о мифе. А мифу, как известно, нельзя подражать напрямую, и уж тем более его опасно использовать в качестве программы действий. Прав был профессор Джон Рамсден (1947–2009), когда предупреждал, что упрощенный взгляд на политику умиротворения, изложенную Черчиллем, представляет «ловушку для большинства его последователей». Сколько западных политиков устремлялись в горнило борьбы, прикрываясь провалом политики умиротворения, и сколько из них потерпели поражение, оказавшись на деле в непохожей ситуации, с другими реалиями, с отличными причинно-следственными связями и, как следствие, с иными результатами? Подтверждая эту закономерность, Артур Майер Шлезингермладший (1917–2007) предположил, что использование Мюнхена в качестве модели подражания может послужить прекрасной темой для диссертации. И не исключено, что взявшийся за нее исследователь обнаружит, «насколько много ошибок, совершенных под именем „Мюнхена“, превысило изначальный просчет 1938 года».

Нужно отдать должное Черчиллю, который, хотя и утверждал, что «„умиротворение“ во всех его формах лишь поощряло агрессию и усиливало власть диктаторов», понимал ограниченность созданного мифа. Он указывал на непостижимость истории, которая «в основном представляет собой список преступлений, безумств и несчастий человечества». Легко рассуждать о правильности тех или иных решений, располагая всеми фактами и мнениями по обе стороны проблемы. В реальности же приходится действовать в условиях дефицита информации, полагаясь на собственные, не всегда верные, представления, двигаясь по неизвестной территории и «руководствуясь, главным образом, догадками». Поэтому, указывает Черчилль, подобные случаи никогда не следует рассматривать «в отрыве от обстановки». Выступая в 1950 году в палате общин, он пояснит, что «„нет политике умиротворения“, хотя и является для государства хорошим лозунгом, требует уточнений». Черчилль отмечал, что само по себе умиротворение может быть «и плохим, и хорошим, в зависимости от обстоятельств». «Стремление сохранить мир, проистекающее из слабости и страха, одинаково напрасно и фатально, — объяснял он. — Стремление же сохранить мир, идущее от силы, великодушно и благородно, это самый прочный, а может быть, даже единственный путь к мирному обществу». Черчилль личным примером покажет, что он имел в виду, говоря об «обстоятельствах», когда во время своего второго премьерства, к недовольству североатлантического союзника, начнет кампанию деэскалации напряженности и налаживания отношений с СССР.