Когда мы были чужие - Памела Шоневальдт Страница 27

На одной из станций носильщик знаками показал, что мы будем здесь стоять не меньше часа. Поняв по моему лицу, что мне очень хочется выйти ненадолго из вагона и подышать воздухом Пенсильвании — так носильщик назвал эти края — Йозеф изобразил жестами, чтобы я пошла прогуляться, а он приглядит за моим походным мешком. Что ж, оставшиеся деньги, ножницы-журавль, камешек из стены нашего дома и лоскут, где вышит Опи, надежно спрятаны у меня в кармане передника, так что, наверно, можно оставить мешок под присмотром Йозефа и чуть-чуть пройтись.

Вдоль путей протянулся деревянный тротуар — мне странно было идти по этому помосту. На станции разносчики продавали пироги с мясом, плетеный хлеб с солью и пиво, которое они наливали в жестяные кружки, прикованные длинными цепочками к бочкам. Женщина торговала изогнутыми желтыми фруктами. Она сказала, что это бананы, и дала мне вдохнуть их сладкий аромат. Я заплатила пенни, и мальчишка рядом с ней продемонстрировал, что делать дальше, а потом весело расхохотался, когда я скривилась, надкусив горькую кожуру. Торговка взяла у меня банан, ловко раскрыла шкурку и протянула мне, дав понять, что есть надо бархатистую белую мякоть.

— Первачок, — ласково фыркнула она в мой адрес, а потом сказала что-то насмешливому мальчишке, отчего он весь съежился и стал как будто меньше ростом.

Я поспешно отошла в сторону и тогда уже наконец решилась отведать свой первый в жизни банан. О! Сливочная, нежная сладость таяла во рту, как заварной крем. Я ела медленно, смакуя каждый кусочек, и тут мне перебежала дорогу странная горбатая кошка — полосатая и как будто в маске, да еще и хвост толстенный. Кто бы знал, что в Америке даже кошки не такие.

Над головой у меня протянула ветки вишня — вся сплошь увешанная темно-красными ягодами. Какие же сладкие, с нашими и не сравнить! Ох, как бы мне хотелось собрать их в глубокую хлебную тарелку, принести Дзии и сказать ей: «Ешь, сколько хочешь, хоть по локоть погрузись в вишни!» Я потянулась сорвать еще ягод, как вдруг из-за куста выскочила уродливая плоскомордая собачонка и яростно залаяла на меня. Следом вылез светловолосый парнишка, велел ей уняться и, пристально глядя мне в лицо, показал три замызганных пальца. На поясе у него болтался пустой холщовый мешок.

У нас дома никто не спросил бы денег за ягоды на диком дереве, но, может быть, здесь так принято? Я откажусь платить, и это дойдет до Кливленда, где меня сочтут воровкой? Я показала ему два пальца, он кивнул и принялся обирать ягоды с дерева. Перескакивая с ветки на ветку, он ловко бросал вишни в мешок обеими горстями, затем легко спрыгнул вниз, держа мешок в зубах. Когда я поблагодарила его и отдала деньги, он вытащил из кармана маленькую рогатку, засвистал и заулюлюкал, и я в ужасе подхватила свой мешок, после чего бросилась бежать со всех ног. Добежав до станции, я увидела, что все пассажиры уже зашли в поезд, и тут он дернулся, набирая ход.

— Нет! Подождите! — крикнула я.

В ту же секунду Йозеф высунулся из тамбура, что-то прокричал мне и протянул руку. Я ухватилась за нее и прыгнула, не выпуская мешок с вишнями. И вот я уже стою на площадке, а ветер развевает мою юбку, и поезд едет все быстрей и быстрей. Йозеф поддерживал меня, пока я переводила дыхание, а потом вежливо отступил в сторону.

— Grazie, — выдохнула я. — Grazie, grazie!

Он улыбнулся и похлопал меня по плечу.

Устроившись на своем сиденье, я угостила его. Он подставил сложенные лодочкой ладони и предложил ягоды остальным. Мы быстро опустошили мешок, облизывая пальцы и выбрасывая косточки в окно. Потом поляки снова задремали, а за окном мелькали зеленые поля Пенсильвании, маленькие домики и станции.

Проснувшись, поляки сдинули свои тюки, так что получилось подобие стола, и принялись играть в карты. Из соседнего отсека узколицый мужчина в меховой шапке сначала внимательно наблюдал за их игрой, а потом присоединился к ней. Он охотно повышал ставки, несмотря на то, что его спутница все время тянула его за рукав, призывая угомониться. Я вспомнила Эмилио, за которого вышла кузина моей матери, и который проиграл в карты все ее приданое. Меховая Шапка вынул из кармана красивую пенковую трубку, поставил ее на кон и проиграл. Как-то раз Эмилио чуть было не проиграл всю свою отару, но Карло вовремя вытолкал его из таверны, злобно чертыхаясь: «Идиот! Тупее овец на свете только игроки в кости!»

— Питтсбург! — закричал проводник, но за окном стоял такой густой туман, что ничего не было видно. Альфредо из Пескассероли не писал, что здесь бывают туманы. В разных концах вагона пассажиры стали собирать в кучку детей и вытаскивать вещи в проход. Меховая Шапка с женой тоже заторопились на выход.

— Горы в Огайо? — спросила я у Йозефа, жестами пояснив, о чем я спрашиваю.

Он покачал головой и показал раскрытую ладонь. Другой мужчина, улыбаясь, потопал ногой — плоско, как этот деревянный пол. Он изобразил в воздухе волнистые холмы и нахмурился: горы — это плохо. Видели ли они когда-нибудь сверху поля, играющие, точно волны, под ветром? Солнце, поднимающееся над дальними вершинами, или весенние всходы на бурых откосах? Не надо думать о земле. Думай о работе, о деньгах, о том, чтобы вновь увидеть Дзию. Я молча смотрела в окно, где постепенно сгущался вечер, пока проводник не прошел мимо по проходу, громко выкрикивая:

— Кливленд! Кливленд!

Пассажиры зашевелились, собирая багаж. Дзия бы недовольно нахмурилась, когда я позволила полякам расцеловать меня на прощание. Йозеф прижимал руки к сердцу, что-то говорил, но тут раздался громкий свисток, поезд тронулся, и в этот момент я поняла, что оставила мешок с едой в вагоне.

Рядом со мной на платформе люди говорили по-итальянски, но я не решилась подойти к ним: все целовались, обнимались, пожимали друг другу руки, кричали слова прощания и приветствия, и семьи одна за другой покидали станцию, в окружении радостных лиц, под гомон встретивших их родственников. Молодые мужчины, которых пришли встретить их друзья, общались с веселой непринужденностью, точно не виделись всего неделю. Трое венгров надели наплечные мешки и решительно двинулись прочь, следуя указаниям нарисованной от руки карты. И неожиданно я осталась одна.

Разумеется, Карло не пришел. Даже если он в Кливленде, откуда ему знать, что я приеду именно сегодня вечером? Как же глупо было надеяться, что я увижу на платформе его остроконечную шапку, что он скажет мне в своей обычной грубоватой манере: «Ты чего-то долго собиралась», а потом подхватит мои вещи и отведет в наш новый дом.

Поезд уехал, и последние огоньки исчезли в темноте. Смотритель, подметавший мусор на платформе, мельком на меня глянул и вернулся к своему занятию. Я подхватила мешок и направилась к железным вокзальным воротам. Газовые фонари бросали тусклый свет на мокрый булыжник. Спотыкаясь, кто-то перешел через улицу, прозвенели по камням подбитые гвоздями подошвы. Я прислонилась к стене. И что теперь? Что делал Альфредо, где он провел свою первую ночь в Питтсбурге? Наверно, его встретил какой-нибудь четвероюродный кузен, уже обжившийся в городе, и отвел к себе. У меня закружилась голова, и я плотнее прижалась к стене. Мне вспомнилось, как однажды, когда я собирала травы, мышка выскочила на открытое место, взобралась на камень и в ужасе вертела головой из стороны в сторону, дрожа всем тельцем. «Беги! — крикнула я ей и захлопала в ладоши. — Беги, не то коршун схватит тебя».