Варяги и Русь. Разоблачение «норманнского мифа» - Степан Гедеонов Страница 27

Грамматическая правильность производства русского варяг от живого, по всем законам славянской лингвистики составленная, у Геннига буква в букву записанного вендского varag — warang, неотрицаема; естественность этой этимологии особенно заманчива в виду тех невероятных истязаний, которым ревнители норманизма подвергают скандинавские языки и истории в тщетной надежде вымучить у них нечто подходящее к вендо-русскому varag-варяг, к словено-русскому Русь. В этом отношении норманнская школа оказала существенную услугу русскому делу; каждая новая, не удавшаяся ей попытка разъяснения основных пунктов вопроса умаляет в значительной степени веру в непогрешимость ее положений; между тем, при настоящем состоянии науки выбор предоставляется едва ли не исключительно между шведским и вендским происхождением варягов; между шведским и словено-русским происхождением Руси. Эта-то необходимость выбора и упрочивает за не слишком богатой письменными свидетельствами (в особенности историческими памятниками вендского края) славянской теорией строго научное значение.

Как норманны понимали норманно-вендских пиратов под общим именем viking'ов, так, по всей вероятности, вендо-германские слыли в Помории под общим названием varag'ов (меченосцев, ратников). О постоянных союзах вендов с норманнами в деле морского разбоя. В этом смысле — пиратов-воинов (при том почетном значении, каким, в свое время, отличаются равносильные варяжскому названия гуцулов, казаков и т. п.), перешло слово varag от балтийских славян к восточным; под этим названием стали они разуметь всех вообще балтийских пиратов, были ли они шведы, норвежцы, оботриты, маркоманны-вагиры и пр. Это первоначальное значение варяжского имени никогда не исчезало совершенно в русских понятиях; в книге о древностях Рос. государства упоминается о варягах (разбойниках), живших еще до основания Киева на берегах Теплого (Черного) моря; в сказании о Мамаевом побоище князь Дмитрий Ольгердович говорит о собранной им (против венгров?) дружине: «Божиимъ промысломъ совокуплени быша иные люди, брани деля належащия отъ Дунайскихъ Варягъ». В Никоновской летописи под 1379 г. варягами названы, кажется, литовские ратники: «Князь Ягайло Литовский… совокупилъ литвы много и варягъ, и жемоти, и прочее и поиде на помощь Мамаю царю». Полабское varag отозвалось и в польском названии местечка Waraz в Галиции. Словом варяжа областной архангельский говор обозначает заморца; заморье, заморскую сторону.

Сами венды себя варягами, в этническом смысле, не называли; это имя, как уже сказано, было походным, подобно имени viking; в русской летописи (то же самое должно сказать о договорах, о Русской Правде, О похвальном слове митрополита Илариона) нет и следа, чтобы первые русские князья считали себя варягами или от варяжского рода. У восточных славян слово varag вскоре перешло из нарицательного в географическо-народное, в смысле имени франк на востоке; им стали обозначать все те народности, от которых выходили балтийские пираты-варяги. Многозначащие в этом отношении слова летописи: «Ти суть людье ноугородьци отъ рода варяжьска». Голый факт, засвидетельствованный этими словами, тот, что еще в Несторову эпоху новгородцы похвалялись если не прямым варяжским происхождением, то родством с варягами; отличались от прочих русских племен варяжскими особенностями своего быта. Этих слов Нестор не мог бы написать, если б они не были, в самом деле, выражением основанного на верных преданиях и приметах, народного убеждения. Теперь, были ли эти новгородцы-варяги скандинавского происхождения? Тогда пусть нам укажут на следы норрены в новгородском наречии; на следы Одиновой веры в новгородском язычестве; на скандинавское начало в праве, обычаях, образе жизни древнего Новгорода. Если же норманнская школа не в состоянии удовлетворить этим более чем справедливым требованиям исторической логики (а что она не в состоянии, мы уже видели), остается допустить, засвидетельствованный и фактическими доказательствами западнославянский характер новгородского варяжства в IX–XII веках. Это варяжство Нестор относит к влиянию именно тех дружинников, которые пришли вместе с Рюриком; но трудно предположить, чтобы в 17-летнее княжение Рюрика (княжение, как известно, ознаменованное не совсем дружелюбными отношениями новгородцев к пришлым варягам) Новгород мог сделаться варяжской землей (когда и Киев не назван варяжским у Нестора), да еще в том, до невозможного преувеличенном размере, о котором свидетельствует летопись: «Преже бо беша словени». Рюрик привел с собой не более трех-четырех сот человек; призывавшие князей племена не разрешили бы им дружины, которая при составе более многочисленной могла бы немедленно сделаться господствующей силой. Но под влиянием ли этих 300–400 человек оваряжилась Новгородская область в течение нескольких лет? Всего естественнее предположить, что еще до Рюрика (и не позднее половины VIII столетия) колония вендов, быть может, тех маркоманнов, поселилась в Новгороде; у туземцев они слыли под общим названием варягов.

Такова, по нашему разумению, была история варяжского имени до второй половины IX века; таковы исторические события и особенности, с которыми мы имеем сообразить дошедшие до нас в летописи и во многом уже против прежнего изменившиеся понятия Нестора о варягах.

О судьбах варяжства и варяжского имени после призвания, независимо от воззрений самого летописца, должно заметить, что, если его сильно занимают варяги (и потому, что Рюриковичи были от варяжского рода, и вследствие того значения, какое получило варяжское имя по учреждении в Греции дружины варангов), то собственно русских людей X века они мало интересовали. Варяжские князья, утвердившие свой стол в Киеве и выселившиеся с ними поморские дружинники, стали русью; варяжские наемники, приходившие в Русь по редкому зову князей, были явлением случайным, мало заметным в русской жизни; варягами русь себя никогда не называли. Вот почему, идущие от Руси известия арабских писателей о варягах начинаются не прежде второй четверти XI столетия, то есть с того времени, когда поездки норманнов в Киль усилились до того, что, по вестготскому закону, никто из сидевших в Греции не мог пользоваться правом наследства в Готландии, а имя варангов приобрело особый почет и известность (даже в самой Руси) как отборного византийского войска. Если бы основателями государства в 862 году были так называемые варяги-русь (норманны); если бы эти норманны прилагали себе всегда и везде название варягов (waring); если бы, наконец, известия арабов о варягах шли от норманнов, было бы совершенно необъяснимо, почему варяжское имя не отозвалось в сочинениях Ибн-Даста, Ибн-Фоцлана, Масуди и других писателей X века, так подробно рассказывающих о Руси, как с 1029 года оно отзывается у Бируни, а за ним у Ибн-Эль-Варди, Димешки и пр. Ясно, что только с водворением варяжского имени в Греции оно проникает через Русь и на Восток; но отсюда и двоякий характер арабских известий о варягах. С одной стороны, под названием варангов арабы понимают уже одних скандинавов; в самом деле, с принятием христианства сношения Руси с вендо-варяжским Поморием должны были прекратиться; при Ярославе варяги состоят исключительно из норманннов. С другой стороны, в тех же арабских известиях передаются не скандинавские, а коренные русские понятия о варягах. Варангами называется народ, Варенгским — море. У норманнов Варяжское море — Ostersalt; варяжский путь — Austurweg; вэрингами (vaeringjar) именуются только состоящие в греческой службе. Но не могли же норманны вместо своих собственных передавать арабам словено-русские понятия о варягах.