Лукреция Борджиа - Женевьева Шастенэ Страница 27

Пока Джулия переживает тревожные минуты, Лукреция находится в Пезаро. Небо низко нависло над Адриатикой, гремят грозы, потоки воды, обрушивающиеся на дворец, пробивают крышу и заливают постель Лукреции, камины наполняют комнаты дымом, стены пропитываются сыростью. То появляющийся, то исчезающий супруг ничуть не радует. Подстрекаемый своим дядей Лодовико, Джованни сообщает последнему подробный план передвижения неаполитанских войск. Совесть его нечиста, и он становится желчным, а то и грубым с нежной Лукрецией. Зная о трудностях, с которыми он борется, но не ведая о его двойной игре, она тщетно пытается утихомирить его и в конце концов приходит к выводу, что время вежливого безразличия прошло. Отныне он составляет ей «не слишком приятную компанию» и раздражает тем, что отбивает у ее немногочисленных соседей охоту навестить Лукрецию и несколько скрасить ее существование.

Несмотря на свой двор, своих пажей, шутов и гончих, этот мелкопоместный тиран, обладающий правом чеканить монету и взимать налоги, ничего не значит ни для римского первосвященника, ни для короля Франции, ни для английского короля, и Лукреция обнаруживает, что супруг ее «почти ничтожество». Оказавшись в полном одиночестве, она вновь с головой погружается в изготовление керамики и под строгим надзором мастера-гончара, преемника Джованни Санти, отца Рафаэля, совершенствуется в искусстве майолики. Она использует мифологические сюжеты, рисуя Орфея, очаровывающего своим пением диких зверей, или Дафну, превратившуюся в лавр, когда ее коснулась рука Зевса.

Тревожась об отце, нетерпеливо поджидая гонца, который приезжает чуть живым после долгого и необычайно опасного путешествия, она хватает свиток онемевшими от холода пальцами и срывает папскую печать. Она узнает о входе французов в Рим с «их армией, ужасающей взор, кишащей висельниками, подлыми негодяями, ускользнувшими от правосудия, в большинстве своем отмеченными цветком лилии на плече», как напишет Брантом. А Александр VI сообщает ей, что он отверг предложение Альфонсо II укрыться у него в Гаэте и теперь отправляется в замок Святого Ангела, поскольку больше не чувствует себя в безопасности в Ватикане.

С трех часов пополудни до девяти часов вечера 31 декабря 1494 года под свинцовым небом при свете факелов, под раскаты грома французские завоеватели проходят через ворота Пополо. Во главе идут наемники, три тысячи швейцарцев и немцев в пестрых и коротких костюмах, несущих копья длиной более трех метров, за ними следуют пять тысяч гасконцев «противного и уродливого вида», вооруженных арбалетами. За ними по пятам следуют восемь тысяч дворян, одетых в шелковые одежды и шлемы, украшенные султанами и золотыми цепями. Их лошади с подстриженными гривами и обрезанными ушами внушают ужас, как и их тридцать шесть бронзовых пушек.

Если папа и боится этой варварской армии, то народное веселье, охватившее весь город, ранит его еще больше. «Толпа, — пишет он своей дочери, — всегда готова рукоплескать победителю, особенно когда он предстает в столь великолепном облачении». Зато внешний вид Карла VIII в сопровождении Асканио Сфорца и кардинала Джулиано делла Ровере, врагов папы, разочаровывает наместника Святого Петра. У него глаза навыкате, хрящеватые уши, большой толстый нос, отвислые губы, вечно приоткрытый рот, нервно подергивающиеся руки. «Il gobbo» ^[8] — прозвище, которым украсила этого тщедушного, словно расплавившегося в теплых доспехах человека молва, несколько успокаивает Александра VI, который опасался увидеть короля-рыцаря.

Гонец понтифика также сообщает Лукреции о пожарах и грабежах, устроенных солдатней, в частности о разграблении домов Ваноццы, кардинала Карафа и епископа Козенцы: вещи украдены, мебель сломана и среди прочего — испорчены бесценные карты земных полушарий. Залы дворца превратились в конюшни, на мраморном полу солома, лошадиный навоз, моча и рвотные массы пьяных солдат; негодяи дерутся в борделях, пьют и едят вдоволь и ни за что не платят. Рим превратился в свинарник: наемники разгуливают по гетто и насилуют молодых евреек, предварительно покончив с их мужьями. И если, продолжает гонец, 5 января на праздник Богоявления папа позволяет цвету рыцарства облобызать ему ноги, это не значит, что он согласится удовлетворить требования короля Франции: оставить замок Святого Ангела, выдать ему принца Джему и Чезаре, дать инвеституру Неаполитанского королевства. Со своей стороны кардиналы Сфорца, делла Ровере, Савелли и Колонна призвали государя во время церковного собора свергнуть наместника Христа. Попавшему в ловушку Александру VI видится только один выход: оставаться в замке Святого Ангела, куда Чезаре и двоюродный брат папы архиепископ Монреальский Хуан Борджа сопроводили его, чтобы организовать защиту крепости. Увидев уже приведенную в боевую готовность королевскую артиллерию, Александр VI дает знать Карлу VIII и его канонирам, что он готов лично взойти на стену замка, с папской тиарой на голове и дароносицей в руке.

Монарх колеблется. Войти в собор Святого Петра, переступив через труп главы Церкви, — слишком дурное начало для осуществления его честолюбивых планов относительно Неаполитанского королевства. Несколько часов спустя часть крепостной стены все-таки разрушают, и король ждет капитуляции Его Святейшества. Четыреста испанцев, защищающих цитадель, больше не в силах сдерживать захватчиков. Однако по приказу папы на самый верх крепостной стены выносят покрывало святой Вероники и головы святого Петра и святого Павла в хрустальных раках, и это дважды останавливает осаждающих.

При условии, что он не станет «рабом французов», Александр VI изъявляет желание пойти на компромисс и заявляет о своей готовности выдать Джему, а затем Чезаре и простить кардиналов-предателей. Когда возникает вопрос о коронации короля в Неаполе, папа уклоняется от него. Тем не менее Карл VIII считает себя вполне удовлетворенным, поскольку присутствие Чезаре Борджа в качестве папского легата дает ему уверенность в том, что, как только будет изгнана Арагонская династия, он получит необходимую ему инвеституру в Неаполе.

Глава римской Церкви сохранил главное. Он избежал созыва собора и добился признания своего высокого сана. Его власть не пострадала.

По мнению Лукреции, ее отец, решивший погибнуть под руинами замка Святого Ангела и вышедший победителем в неравном бою, совершенно заслуженно носит имя македонского императора. Что касается Чезаре, то он тоже дает сестре повод для гордости: будучи скорее пленником, чем легатом, он какое-то время находился в свите короля Франции. Однако 30 января 1495 года, переодевшись конюхом, Чезаре сбежал из Веллетри, явно с согласия своего отца, чтобы укрыться в Риме у Антонио Флореса, аудитора Роты ^[9], а затем в Сполето. Карл VIII, в ярости от мысли о том, что его обвел вокруг пальца двадцатилетний кардинал, требует объяснений у папы, который уверяет его, что безумно сожалеет о случившемся, и при этом доверительно сообщает приближенным, что «французы привыкли смиряться со свершившимися фактами».

Известие о смерти Джемы, последовавшей 25 февраля, глубоко опечалило Лукрецию: она, как мы помним, сочувствовала этому тридцатичетырехлетнему человеку, старалась хоть как-то смягчить тяготы плена, и мусульманский принц никогда не скрывал, что получает удовольствие от пребывания во дворце Санта-Мария-ин-Портику, где с ним обращались, как с членом семьи.